— Да, пан Жолкевский,[17]— улыбнулся Басов. — Но если бы не доблесть наших славных гусар, мою идею не удалось бы воплотить.

— Не скромничай, — отмахнулся Жолкевский. — Ладно, идем. Мне надо с тобой посоветоваться.

— С вашего позволения, я хотел бы оставить себе одного пленника, — Басов, указал на Крапивина. — Я его взял в бою один на один и рассчитываю получить за него хороший выкуп.

— А что, он знатен, богат? — поднял брови Жолкевский.

— Вовсе нет, но выкуп иного рода. У него хорошие связи в Московии.

— Он московит?

— Да.

— Странно, мне казалось, что все сбежавшие от Ивана и Бориса московиты сейчас вернулись на родину с Дмитрием.

— Но я же остался, — заметил Басов.

— Ты другое дело. Ты принял католицизм. Но остальные… Что он здесь делает?

— Он бежал от гнева Дмитрия Он считает нового русского царя самозванцем.

— Бежал от гнева Дмитрия, чтобы участвовать в рокоше нашей шляхты? Странный выбор.

— Но ведь должен где-то боец применить свою саблю. Его путь лежал через Речь Посполитую. Здесь ему предложили деньги. Так, по крайней мере, он сам говорит.

— А ты уверен, что с рокошем не связаны интриги Дмитрия? Он не торопится выполнять обещания, данные нашему королю. Возможно, он даже оплатил рокош, чтобы ослабить нас.

— Все может быть, — пожал плечами Басов. — По крайней мере, мой пленник не имеет к этому отношения. Дозвольте мне отвезти его завтра в свой замок

— Король велел всем спешно к Кракову собираться, для боя с Забжидовским, — нахмурился Жолкевский. — Мне нынче каждая сотня дорога. А ты к себе в Ченстохову собрался.

— Так я и один проберусь, — ответил Басов. — Сотней моей покамест пан Владислав покомандует. Я к сбору поспею. А в пути Ясногурской божьей матери помолюсь за победу королевского войска.

— Ну езжай, — небрежно махнул рукой гетман. — Только не задерживайся нигде. Я не о воинских забавах речь веду. Ты ведь ежели всю армию Забжидовского встретишь, то со своей саблей пройдешь сквозь нее невредимым. И за молитвой тоже долго не задержишься. Но тебя иные опасности подстерегают. Знает весь Краков, как надолго ты сгинуть можешь, коли девку красивую увидишь.

Стоящие вокруг шляхтичи заржали.

На следующее утро двое всадников выехали из города на Ченстоховский тракт. Басов ехал в полном боевом облачении, с саблей на поясе и двумя заряженными пистолетами, прикрепленными к седлу. К седлу же у него был приторочен походный мешок, поверх которого он привязал отнятую у Крапивина саблю. Крапивин же ехал в той одежде, в которой захватил его Басов, без оружия, со связанными спереди руками. Долгое время спутники молчали, но потом Крапивин решился начать разговор.

— Игорь, скажи мне честно, как старому другу, кому ты служишь? — негромко спросил он.

— Себе, — лениво отозвался Басов. — Как всегда.

— Тебе нужно было громить рокош Забжидовского?

— Нужно. Как я тебе уже говорил, я живу в Речи Посполитой. Мне здесь нравится. А ваш рокош угрожал мне и моему бизнесу.

— Почему же ты не даешь нам защищать Россию, в которой поселились мы?

— Я не даю вам менять историю, — парировал Басов. — А Россия выстоит и без вас.

— Нападение на лагерь Забжидовского было твоей идеей?

— Разумеется. У Жолкевского сейчас не так много войск, так что мне удалось выпросить лишь сотню. Правда, это элита королевской армии — крылатые гусары. Забжидовский просто подставился, а я воспользовался случаем.

— Я сам ему об этом говорил, — проворчал Крапивин. — Но раз ты не хочешь менять историю, сидел бы в своей Ченстохове…

— А кто первым вмешался? — резко прервал его Басов. — Если ты помнишь, со мной остался Алексеев. Он живет у меня в поместье и часто ходит в Ченстохову тысяча девятьсот семидесятого года и заряжает аккумуляторы. Когда начался рокош, мне не составило труда сходить с ним и заглянуть в библиотеку. Забжидовскому предстояло восстать только в следующем году, и масштабы этого восстания должны были быть куда меньшими. Это означает лишь одно: кто-то подкинул Забжидовскому денег. Зная нравы шляхты, я могу делать такие предположения. Я сразу понял, что не обошлось без вмешательства Чигирева.

— Это почему? — слегка обиделся Крапивин.

— В этом мире все события до секунды повторяют нашу историю. Значит, расхождение в событиях нашего и здешнего миров связано только с последствиями действий кого-то из нас четверых. Больше менять историю здесь просто некому. Я ни во что не вмешивался. Алексеев занят лишь изучением своего аппарата. Если бы вмешался ты, то, скорее всего, поменялась бы тактика московских войск или состоялась бы попытка покушения на Отрепьева в стиле вашего «Граната». А давать деньги на мятеж в стане противника, уверяя его в искренней дружбе, это уже стиль политика, а не военного. На это способен только Чигирев.

При упоминании о попытке покушения на Отрепьева Крапивин вздрогнул:

— Так ты знал, что встретишь меня здесь?

— Предполагал. Для осуществления идей Чигирева ты подходишь лучше всего. Сейчас ваши интересы совпадают.

— Нанести урон врагу — это в интересах России.

— Вот за это я не люблю шахматы и военных, — усмехнулся Басов. — Мир чуть сложнее, чем деление на наших и не наших. В нем существует гармония, которая иногда должна поддерживаться противоборством нескольких систем. Если эту гармонию нарушить, то к черту может полететь весь мир. А вы, самозванцы проклятые, решили вдвоем всю карту Европы перекроить.

— И чем же будет плохо для мира, если мы отразим предстоящие нашествие поляков? — обозлился Крапивин.

— Абсолютно ничем. Его и так отразят. Но вы-то замахнулись погрузить Речь Посполитую в смуту, подобную той, которой охвачена Московия. Мне, в общем, плевать, я могу и в Швецию перебраться, и во Францию. Могу и в другой мир с Алексеевым уйти. Мне только тех, кто здесь останется, жалко.

— Поляков? А русских, которые в смуте погибнут, не жалко?

— Жалко. Только нынешняя смута — это исключительно русское дело. К ней Московия давно шла, кровь там прольется и без поляков. И зря вы выбираете, какого правителя поддержать. Годунов, Отрепьев, Шуйский — один хрен. Можно идеального правителя сейчас на московский престол поставить, и тот не удержится. Вера в царей и бояр подорвана, вера в себя еще не родилась. Бояре рвутся к власти и готовы глотки перегрызть друг другу. Народ хочет бунтовать и зарится на чужое добро. Никто не считается с интересами страны. Элементарный инстинкт самосохранения утрачен, чувство собственного достоинства потеряно. Смуту не остановить ни интригами, ни войной. Страна образумится не раньше чем умоется кровью и осознает, к какой пропасти подошла. Не она первая и не она последняя. А вот если в смуту погрузится еще и Речь Посполитая… Отрепьеву на троне польском не бывать. Для этого надо иметь крепкие тылы, а под ним самим трон качается. Ну и дальше… Ты здешнюю карту-то хоть смотрел?