— Я довольно хорошо знал Ребекку, — продолжал Том, — поскольку возглавлял «Саутфилд Юнит» все годы, проведенные ею там. Осмелюсь сказать, что общался с ней постоянно. Наша первая встреча была очень странной — как сейчас помню.

И снова прозвучал вопрос, который я неоднократно задавала в различных ситуациях и контекстах в течение трех последних недель:

— Каково ваше мнение о ней?

— Трудно сказать, — поколебавшись, ответил Том. — Я работал с малолетними правонарушителями достаточно долго, чтобы понять: они вовсе не демоны, многим попросту выпал трудный старт в жизни. А потому у меня не было в отношении Ребекки предубеждений, как у большинства людей. И все-таки даже по стандартам нашей колонии ее случай был из ряда вон. Ожидая ее прибытия, я готовился к встрече с самым проблемным из своих ребят.

— В каком смысле?

— Во многих смыслах. Я предполагал увидеть ребенка замкнутого, или взвинченного, откровенно враждебного. Но когда привезли Ребекку и кто-то из сотрудников привел ее в мой кабинет, она выглядела необычайно рассудительной и уравновешенной для девочки десяти лет, да еще совсем недавно прошедшей через тяжелейший судебный процесс. Очень вежливая, внимательная, сдержанная. Я невольно подумал, что ее поведение само по себе неестественно: в свои десять она держалась как тридцатилетняя дама. Приходилось ежеминутно напоминать себе о том, что она сотворила… легче легкого было забыть о ее преступлении. Признаться, я подозревал, что она просто-напросто маленькая актриса и играет роль, чтобы произвести благоприятное впечатление. Я опасался, что позже, сменив амплуа, она станет худшим из нарушителей спокойствия в колонии — скрытным, злостным. Но со временем стало понятно, что я ошибался. Никто из сотрудников не мог сказать о ней ничего дурного, словно она была не малолетней убийцей, а малолетней святой. Много раз мне доводилось слышать, как кто-нибудь из моих работников в сердцах говорил: «Эх, если б все наши были такими, как Ребекка!»

— А как она ладила с другими детьми в колонии? — спросила я.

— На удивление прекрасно — причем с самого начала. Должен сказать, мы заранее подготовились к неприятностям. Издевательство над товарищами в колонии строжайшим образом наказывалось, но в реальной жизни, сами понимаете, от этого зла полностью не избавиться. Ребекка казалась самой подходящей мишенью — отчасти потому, что была единственной девочкой, но в основном потому, что была такой, какой была. Я верю, что в большинстве людей заложено добро, стоит только заглянуть в них поглубже, но чтобы разглядеть добро в некоторых из наших подопечных, надо было заглядывать очень и очень глубоко. Попадались среди моих ребят и форменные малолетние бандиты, до колонии практически неуправляемые. А Ребекка, как я уже сказал, могла бы быть старостой класса. И тем не менее она сразу вписалась в коллектив — хотя и не прикладывала к этому усилий. Попытайся она подражать развязности и уличному жаргону наших парней — выглядела бы белой вороной… но она под них не подлаживалась и не конфликтовала, просто оставалась сама собой, разговаривала со всеми и вела себя так, как делала это с самого начала. Она очень быстро нашла для себя место в повседневной жизни нашего учреждения. Нет, она не принимала на равных участия в беспорядках и потасовках, — впрочем, девочке это и не удалось бы, даже будь она отпетой хулиганкой. Однако ребята ее приняли — как любого из попавших в колонию. Она всегда держалась на расстоянии, но парией никогда не была.

«Странно, — подумала я, — что к жизни колонии она приспособилась гораздо лучше, чем к школьной. Казалось бы, ее положение в колонии — единственная девочка, да к тому же убийца, — должно было утвердить ее в собственном праве на одиночество».

— Выходит, Ребекке у вас жилось неплохо.

— Несомненно. За пять лет, что она провела в колонии, я помню один-единственный случай нарушения ею наших правил. Это драка с одним из мальчиков, которой, похоже, закончился пустячный спор в комнате отдыха. И как только парню удалось ее спровоцировать? Она всегда выглядела эталоном спокойствия и уравновешенности. Что касается занятий, то училась она хорошо, хотя выдающимися способностями и не отличалась, в этом плане она была старомодна и домоводством интересовалась больше всех остальных предметов. Идеальная будущая домохозяйка. Ее комната была самой опрятной… да и самой красивой. Приемный отец Ребекки постоянно присылал ей всякие безделушки, а мы не возражали против таких подарков.

— Он вроде бы навещал ее так часто, как только мог, — заметила я. — Должно быть, Ребекка с нетерпением ждала его приездов?

Том несколько секунд помолчал, а заговорил не слишком уверенно:

— Внешне все выглядело именно так. Она много рассказывала о нем — как близки они были и как она скучает по нему. Она казалась столь же преданной и своей приемной матери, упоминала о ней с очевидной печалью. Но я не уверен, что посещения отца действительно доставляли ей такое уж удовольствие… по-моему, ей больше нравилось ожидание его приезда, чем сам визит.

— Почему вы так решили? — с любопытством спросила я.

— Да потому, что наблюдал за ними. Все свидания проходили в специально отведенной для этого комнате, где стояло четыре или пять столов. Все почти как в настоящей тюрьме, только менее формально. Иногда кто-то из сотрудников присутствовал при свиданиях, иногда я сам. Мы не вмешивались в общение детей с родными, держались на расстоянии, но следили за тем, чтобы гости не передали нашим подопечным ничего недозволенного. Я не приглядывался специально к Ребекке и ее приемному отцу, но не мог не заметить, насколько отличалось их общение от того, что происходило за соседними столами, где люди говорили без умолку, словно боялись, что им не удастся высказать за время встречи все, что хочется. А вот между Ребеккой и ее отцом все было иначе: оба как будто стеснялись, не могли найти темы для беседы и перебрасывались какими-то фразами только из вежливости. Глядя на них, никто не подумал бы, что перед ним любящие отец и дочь… разве что дальние родственники, которые не часто вспоминают о существовании друг друга. И еще одно: в течение нескольких дней после его визитов Ребекка пребывала в странном настроении — нервная, пугливая. Утверждать не стану — мысли Ребекки никогда нельзя было прочитать, — но у меня складывалось впечатление, что ее нервируют приезды отца.

— А вы сами с ним говорили? — Услышав что-то невнятно-утвердительное в ответ, я поинтересовалась: — Ну и как он вам?

— Не скажу, чтобы понравился. Он выглядел человеком безрадостным, холодным. Никакого чувства юмора — это уж точно. И я вовсе не имею в виду, что он не был эдаким весельчаком, сыплющим шутками, — в нем напрочь отсутствовала малейшая природная веселость, какая-либо теплота. Он был успешным бизнесменом и обладал недюжинным умом — это ощущалось при общении с ним… но вряд ли он получал удовольствие от своего интеллекта или богатства. Нет, он не был ни депрессивным, ни меланхоликом — просто бесцветный, иного слова не подберу. Мне трудно было представить, что он мог всей душой привязаться к какому-либо ребенку, — или ребенок к нему, если уж на то пошло… Впрочем, я, наверное, несправедлив. О Ребекке ведь он искренне заботился. Многие родные отцы отказались бы от ребенка-убийцы, а он старался видеться с приемной дочерью как можно чаще. И все же Ребекка чувствовала себя более комфортно с моей семьей, чем с ним.