Но истина, обнаженная истина, беспомощно повторяла Трой, заключается в том, что ее представления далеки от ее же чувств. «Не такая уж я чувствительная, как ему кажется, — говорила она себе. — Не важно, чем он занимается. Я просто люблю его». И при всей своей нелюбви к такого рода обобщениям, добавила: «Я — женщина».

Ей казалось, что, покуда разделительная полоса существует, полное счастье невозможно. «Быть может, — рассуждала Трой, — после этой истории с Анкредами все в конце концов переменится. Быть может, это нечто вроде страшного показательного урока. Я втянута в события, и отстранить меня он не может. Я участвую в расследовании дела об убийстве». Тут Трой с ужасом подумала, что не сомневается, что старик, чей портрет она писала, был убит.

Едва Аллейн вошел в дом и остановился в дверях, Трой поняла, что не ошиблась.

— Ну, Рори, — начала она, направляясь к нему, — в этой лодке мы вместе, не так ли, милый?

— Вроде того. — И, проходя мимо нее, поспешно добавил: — Нынче утром у меня встреча с генеральным прокурором. Попрошу его передать дело кому-нибудь другому. Так будет лучше.

— Нет, — отрезала Трой, и он быстро повернулся к ней. Только тут Трой, словно в первый раз, заметила, насколько он выше ее. «Вот так, наверное, он выглядит, когда снимает показания», — подумала она и внутренне поежилась.

— Нет? — переспросил Аллейн. — А почему, собственно?

— Да потому, что это будет позерством и к тому же заставит меня почувствовать себя последним ничтожеством.

— Извини.

— Это дело кажется мне, — сказала Трой, стараясь не выдать голосом волнения, — чем-то вроде испытания. Может, оно ниспослано нам для обучения, как учат деяния Всевышнего, хотя мне всегда казалось, что несправедливо именовать деяниями Всевышнего землетрясения и потопы, а не богатые урожаи и людей вроде Леонардо и Сезанна.

— Какого черта, — нежно спросил Аллейн и порывисто подался к ней, — о чем это ты толкуешь?

— Не перебивай меня, — остановила его Трой. — Не надо. Лучше послушай. Я хочу, я действительно хочу, чтобы ты занимался этим делом так долго, как это позволит тебе генеральный прокурор. И я хочу, я действительно хочу, чтобы на сей раз мы были вместе. Так уж вышло, что я оказалась замешана в твою работу. Когда я говорю, что меня не касаются твои дела, ты думаешь, что это просто отговорка, а если я начинаю расспрашивать о такого рода расследованиях, ты думаешь, что я маленькая расхрабрившаяся женщина, которая лезет в воду, не зная броду.

Трой заметила, что он невольно усмехнулся.

— Ну так вот, — заторопилась она, — ты ошибаешься. Да, признаю, я не была в восторге оттого, что даже в наш медовый месяц где-то рядом маячили призраки убийц. Признаю, что, с моей точки зрения, одни люди не должны вешать других людей. Но ведь полицейский — ты, а не я. И не надо притворяться, будто ты из кожи вон лезешь, чтобы прихватить мелкого воришку, — я же знаю, чем ты занимаешься на самом деле; и чтобы уж быть честной до конца, мне часто не терпится узнать, как оно есть на самом деле.

— Это не совсем так, разве… что, еще не все?

— Да я без конца готова говорить на эти темы. Пусть лучше твои дела повергают меня в ужас и смятение, чем копаться в себе самой. — Аллейн протянул руку, и она шагнула к нему. — Потому-то я и сказала, что это дело было нам ниспослано.

— Трой, — спросил Аллейн, — а знаешь, что говорят своим любимым девушкам антиподы?

— Нет.

— Ты меня сделала.

— Ого!

— Ты меня сделала, Трой.

— А я думала, ты предпочитаешь, чтобы я осталась маленькой мышкой.

— На самом деле я, оказывается, всегда вел себя как полный идиот. Я тебя не достоин.

— Давай не будет говорить о том, кто кого достоин.

— У меня есть только одно оправдание, хотя и это, если рассуждать логически, никакое не оправдание. В полицейских романах пишут, что послать убийцу на виселицу для нас просто работа, то же самое, что поймать карманника. Это не так. Именно из-за своих последствий работа в отделе тяжких преступлений не похожа ни на какую другую. Я впервые столкнулся с этим, когда мне было двадцать два года, и принял правила игры, но, по-моему, окончательно осознал, что к чему, только через пятнадцать лет. И случилось это, когда я по-настоящему влюбился — в тебя, дорогая.

— А я с этим столкнулась и все поняла, раз и навсегда, в доме Анкредов. Перед тем как ты вернулся, я подумала даже, что для нас обоих было бы неплохо, если б каким-то необъяснимым образом у меня в памяти застряло нечто очень важное для расследования этого дела.

— Ах вот даже как?

— Ну да. А самое удивительное, — Трой провела ладонью по волосам, — самое удивительное заключается в том, что я не могу избавиться от твердого убеждения, что это нечто действительно сидит там, в одном из уголков памяти, и просто ждет своего часа, чтобы появиться на свет.

— Мне бы хотелось, — заметил Аллейн, — чтобы ты еще раз, максимально подробно, пересказала мне ваш разговор с сэром Генри после того, как он обнаружил надпись на зеркале в своей спальне и кота с размалеванными усами. Если что-то, какую-то подробность, ты забыла, так и скажи. Только, во имя всего святого, ничего не придумывай. Ну как, можешь вспомнить?

— Думаю, да. По крайней мере большую часть. Для начала — он сильно обозлился на Пэнти.

— А этого немыслимого Седрика не заподозрил?

— Ничуть. А что, это Седрик?..

— Именно. Сам выдавил из себя признание.

— Вот чертенок. Стало быть, у него под ногтями действительно краска застряла.

— А сэр Генри?..

— А он все твердил, что Пэнти всегда была для него светом в окошке, и как он заботился о ней, а она его помоями облила. Я пыталась убедить его, что девочка тут ни при чем, но он только фыркнул, как у них в семье принято: «Тью-ю». Слышал?

— Естественно.

— Потом заговорил о браках между кузенами и как он их не одобряет, после чего сразу перешел к весьма угнетающему повествованию о том, как… — Трой проглотила комок в горле и поспешно договорила: — Как его бальзамируют. Тогда-то кто-то из нас и упомянул эту книгу. Далее он, по-моему, сказал что-то нелестное о Седрике как о своем наследнике и заметил, что у него никогда не будет детей, а бедняга Томас никогда не женится.

— Тут он, по-моему, ошибся.

— Да ну?! И кто же?..

— Психолог. Или, вернее сказать, психологиня.

— Мисс Эйбл?

— Она находит, что он весьма успешно подавляет свое либидо или что-то в этом роде.

— О Господи! Ладно, дальше он продолжал говорить о том, что будет после его ухода, ну а я пыталась его отвлечь, и как будто не без успеха. Он принял весьма загадочный вид и сказал, что всех в доме ждут сюрпризы. В этот момент в комнату ворвалась Соня Орринкурт и заявила, что против нее плетут интриги и ей страшно.