— Профессор сказал, в моем эссе изложена сугубо мужская точка зрения. Нет, пап, прикинь, а куда я от этого денусь? Может, мне вставить искусственную вульву? Пожалуй, нужно бросать этот курс, но я…

— Я нашел маму, Питер. Она умерла, — быстро произнес я, словно отодрав пластырь, надеясь, что это как-нибудь сойдет незамеченным и он продолжит рассказывать о своей учебе.

На другом конце линии повисла тишина, как будто там тоже был покойник. Я попытался заполнить паузу.

— Она… Теперь с ней все в порядке, — пытался я вспомнить возможные утешения. — Она в лучшем мире и все такое.

Ответа не последовало, однако Питер по-прежнему держал трубку. Я слышал дыхание, приглушенное рыдание, его горло сжималось, не давая говорить.

— Где… где она? — наконец спросил он.

— Здесь, в городе.

— Где? — повторил он. — Я хочу ее видеть.

— Это не очень удачная мысль…

— Где? — Питер унаследовал манеру своей матери задавать вопросы повелительным тоном, когда нельзя не ответить, если хочешь продолжать разговор.

— Со мной, — ответил я. — В «Снэк шэк».

Рассудив, что когда-нибудь мне все равно придется все ему рассказать, я дал Питеру адрес, объяснил, как проехать, наугад назвал несколько похоронных контор и обещал, что останусь с Мелиндой, пока он не появится.

Утром, когда солнце взошло над «Снэк шэк», я в последний раз видел своего сына. Он ударил меня, накинулся с кулаками, бил по голове, по груди, животу, пытаясь сбить с ног, разрываясь между желанием обнять труп матери и вновь накинуться на отца, бешено сопротивляясь моим попыткам схватить его в охапку, удержать и успокоить. Питер крутился вихрем бессильной ярости, стуча кулаками мне в грудь, как в шесть лет, когда не хотел ложиться спать.

— Питер, — пытался я уклониться от тумаков. — Питер, это к лучшему…

— Ты… ты же мог… Ты мог ей помочь! — кричал он. — Ты мог что-нибудь сделать!

— Не мог, — честно ответил я. — Она была наркоманкой и просрочила платеж. У меня нет денег, нет…

— У тебя есть власть!

— Нету, — ответил я. — Я наемный скальпель, и все. Они меня не слушают, им все равно, что я скажу, я им просто нужен как профессионал. Потому это и сделал. Я всего лишь выполнил свою работу.

Тут он замолчал, задохнувшись, удержав очередной удар. Сунулся в машину и поднял мать на руки, с трудом удержав ее пустое, невесомое тело. И гордо выпрямился, одной рукой приглаживая ее жидкие волосы, другой — расправляя блузку.

— Ты всякий раз «только выполняешь свою работу», — сказал он. — В этом-то и проблема.

На обратном пути я затормозил у пруда, куда мы с Мелиндой когда-то ходили. Мне нравилось слушать, как утки бьют крыльями, ей нравились сексуальные стоны, исходившие из прибрежных плавней; каждому свое.

Я вышел на середину маленького пешеходного мостика, оглядел неподвижную сине-зеленую воду и бросил почки в пруд. Они сразу пошли ко дну и исчезли из виду. Может, Мелинда и лишилась того, за что не могла заплатить, но будь я проклят, если союз запишет это себе в дебет.

Бонни молчала, когда я закончил свою историю. Я ей не мешал. Откинувшись на груду сердец-дженериков, она закрыла глаза. Я не знал, борется ли она с желанием выбежать со склада или просто подыскивает пристойные выражения, объясняющие, что ниже падать некуда, но сидел и ждал приговора. Смотрел, как приоткрылись ее губы, силиконовый язык увлажнил их искусственной слюной и вновь скрылся во рту. Наконец она выпрямилась.

— А потом? Ты вообще не брал больше заказов?

Бонни хотела, чтобы я рассказывал дальше. Я был рад подчиниться, с облегчением приняв избавление от кары.

— Я пытался. Насчет Мелинды соврал, что не нашел. Фрэнк продолжал поручать мне клиентов, но едва я выходил из здания, у меня начинал дрожать палец. Когда я садился в машину, тряслась рука, а вскоре и все тело. Добравшись до дома клиента, я был ходячим землетрясением и физически не мог войти внутрь. Но едва отъезжал от дома — все проходило, я снова мог дышать, двигаться, говорить. Помогало виски. Чтобы скрыть свою проблему, я начал брать заказы и передавать их Джейку и другим, но оставался без комиссионных. Посредник получает максимум десять процентов. Я перестал сводить концы с концами.

Последней каплей стало мое решение пересилить себя и довести изъятие до конца. Так говорят мозговеды. Психотерапевт Кэрол был бы доволен. Если я смогу выполнить простое изъятие, рассуждал я, все встанет на свои места и дрожь прекратится. Я выбрал легкий случай — владельца завода, известного плохим обращением с рабочими, и надеялся без проблем забрать печень у типа, которого все ненавидели.

Я приехал к производственному корпусу около четырех, а в четверть пятого только-только доплелся до двери. В сумке на плече звенели инструменты и громко сталкивались канистры с эфиром. Я едва мог удержать сканер, чтобы получить четкий сигнал. К половине пятого я сумел просверлить дырку в окне для эфирной трубки, а к пяти — на полчаса дольше, чем обычно, — стоял над клиентом, готовый делать то, что мне всегда прекрасно удавалось.

Я потерял сознание, лишь погрузив скальпель в тело, но после этого ситуация необратимо изменилась.

Они закатили прощальную вечеринку — Джейк, Фрэнк и весь отдел. Собрались, зажгли свечи, надарили мне кредитов на искорганы, чтобы вложить в «Джарвик» или, если когда-нибудь понадобится, имплантировать.

Ввиду замучивших меня псевдоэпилептических припадков перспектива была более чем вероятной.

— Да, это вам не часы с памятной гравировкой, — шутил я.

Потом Джейк повел меня пить. Потащил в тот самый бар, где мы впервые прочли рекламу союза о наборе сотрудников. За два десятилетия обстановка нисколько не изменилась, если не считать владельца и бармена. Старика сменил его сын, который нас не знал и не растрогался при виде старых друзей. Он без нужды задирал цены и разбавлял напитки водой.

— Тебе что-нибудь нужно? — спросил Джейк.

— Я в порядке, — соврал я. — У меня кое-что припасено на черный день.

— Ну конечно, — поморщился он. — У всех припасено. — Биокредитчики не отличаются финансовой предусмотрительностью. — Если тебе когда-нибудь что-то понадобится, сразу звони. Днем или ночью. — И он дал мне визитку. Вот и все. Я для него был всего лишь номером из списка абонентов. Я десять лет помню его телефон наизусть, а он сует мне визитку.

Потеряв дар речи, я взял картонный прямоугольник и кивнул. Мы молча выпили. Говорить было особо не о чем. Мы вместе прошли школу, войну, учебную программу союза, не разлучались почти всю сознательную жизнь, но я понял — хотя внешне все по-прежнему, мы лучшие друзья и всегда ими останемся, — между нами что-то коренным образом изменилось.

— Ну, — рыгнул он после нашей второй — безмолвной — кружки пива, — пойду работать, клиенты заждались.