концов, лечение не в том заключается, чтобы непременно нашлось лекарство. Достаточно, чтобы человек знал, что ничего сделать нельзя и поэтому он должен умереть.

О, в те времена привезти врача было непросто. И далеко не всякий доктор соглашался рисковать. Однажды отца послали, так мы все молились, пока он не вернулся. Потом врача надо было везти обратно, и мы снова молились, чтобы отец вернулся домой. Так что иной раз люди бывали сыты партизанами по горло. Тем более что они еще и пили, и требовали самогон. Даже танцы устраивали. Некоторые умели играть на губной гармошке, барышни сбегались — а как же, весьма охотно. Потом от этих танцев некоторые отсчитывали срок беременности.

С каждым следующим разом партизанский отряд все уменьшался. Это не мешало оставшимся пить и веселиться. Выпив, они иногда начинали палить в воздух. Деревня в лесу, вдали от трактов и железной дороги, им казалось, что никто не услышит. С другой стороны, когда приходили партизаны, веселее делалось. Деревня словно бы оживала. Не сразу. Придут — лица осунувшиеся, исхудавшие, почерневшие. Глаза от недосыпа налиты кровью, казалось, они не столько смотрят, сколько не доверяют. Улыбнутся — вообще не похоже на человеческую улыбку. Заросшие, точно не брились все это время. У кого-то голова перевязана, иногда кровь еще сочится сквозь бинты. У кого-то рука на перевязи. Кто-то хромает. Или идет в одном сапоге, а другая нога замотана какими-то окровавленными тряпками. Некоторых на руках несли. Вот этим как раз обычно и требовался врач. А уж пахло от них — вы себе не представляете...

Первым делом они начинали вшей искать. Может, потому что даже от грязи человек так не чешется, как от вшей. Раны так не досаждают, как укусы вшей. У нас их не было, мама следила. Появится хоть одна — тут же всё перестирает. И прогладит таким горячим утюгом, что ткань аж шипела. Особенно по швам. Вши особенно любят там гнездиться. Нас всех заставляли мыться, мыть голову, расчесывать волосы очень частым гребешком. Были специальные гребешки от вшей. Такие частые, что, казалось, и воздух между зубьями не проходит. Еще мать поливала нас сабадилом. Не знаете, что такое сабадил? В те времена это было самое эффективное средство от вшей. Ходили такие люди по деревням — пуговицы продавали, булавки, щеколды, иголки, шпильки, нитки. Были у них и заколки для волос, тесьма, ленты для девочек. Что еще? Да всякая всячина. Шнурки, крем для обуви, мазь от мозолей, петушки от головной боли. Петушки — так называли порошки, но только те, что от головной боли. Почти всем торговали, что могло в доме пригодиться. Хозяйки их ждали. В город на ярмарку люди редко ездили, только если собирались что-то продавать. А сабадил всегда нужен. Почти как святая вода.

Вши появлялись вместе с партизанами — всякий раз, как только те приходили в деревню. К тому же партизаны не умели их искать. Только некоторые — видимо, мать или бабушка когда-то научила. Ловили и давили. У вас никогда не было вшей? Так я вам скажу — у кого не было вшей, тот будто и не жил на земле. Одна война за другой, а у вас вшей не было, удивительно. Да это я так, к слову. В этой жизни у человека хоть раз должны быть вши и нужно уметь их искать. Дедушка даже удивлялся, как они вообще воюют, если не умеют вшей искать. Первое, с чем солдат должен уметь справляться, говорил он, это вши, второе — голод, третье — тоска по дому.

Только тогда солдат готов к тому, чтобы убивать — других солдат или мирных жителей. Однако это не мешало дедушке сидеть рядом и смотреть, как они ищут вшей. Еще и подсказывал: о, вон вошь, а вон еще одна. Неудивительно, что потом он этих вшей домой приносил.

Затем партизаны мылись, брились, стирали одежду, перевязывали раны и, в конце концов, становились совершенно непохожи на тех людей, которыми они пришли в деревню. Пришли старые, а стали молодые. Некоторые почти дети. Иной раз трудно было поверить, что это один и тот же человек. Когда пришли, еле ноги волочили, а теперь танцы им подавай.

Наверху вдруг заскрипели по снегу шаги, скрипнула дверца, и на дно ямы упала полоска света. Меня в ней видно не было — я уже говорил, что забрался в угол на кучу картошки.

Я только услышал девичий голос, писклявый:

— Эй! Есть тут кто-нибудь?!

Сначала я подумал — неужели Ягода или Леонка? У них тоже были писклявые голоса.

— Эй! Есть тут кто-нибудь?!

И только тогда я понял, что это не они. Наверное, по тому снегу, который я сгребал, когда хотел пить, партизаны догадались, что в яме кто-то есть. Видимо, девушка спустилась на одну ступеньку, писклявый голос сделался встревоженным и зазвучал громче:

— Есть кто-нибудь?! Отзовитесь!

Честное слово, я не сам вышел. Но случилось нечто непредвиденное. Та груда картофеля, на которой я сидел, с грохотом осыпалась вниз, и я сполз вместе с ней. Какая там судьба... Просто картошку выбирали снизу, рано или поздно куча должна была осыпаться. Очередная картофелина — и готово. Единственный вопрос: почему именно тогда, а не в другое время. Ветка ломается, когда человек проходит под деревом, — что это, судьба? Я услышал наверху возглас:

— Боже!

Девушка выскочила из ямы и закричала:

— Здесь кто-то есть, живой! Живой!

Ничего не поделаешь, пришлось мне оказаться живым. Услышать над собой почти ангельский голос, когда кажется, что мира больше нет и тебя в нем больше нет, — все равно, как если бы этот голос воскрешал и мир, и тебя. Так что ж мне оставалось: ответить, что меня нет? Я начал карабкаться наверх, к ней, свет слепил глаза, так что сначала я увидел повязку с красным крестом и только потом фигуру целиком. Девушка вдруг удивилась:

— Господи, так ты еще ребенок?

Признаюсь, она меня этим ребенком задела. Да ладно, сама такая, соплячка, подумал я. И оказался прав. Она была молоденькая, ясноглазая, хоть в шинели и в пилотке могла показаться много старше своих лет. Тем более что шинель была ей велика, рукава пришлось подвернуть, вот досюда, и пилотка, наверное, тоже была бы велика, если бы не волосы. Только по голосу можно было догадаться, сколько ей лет. Знаете, внешность бывает обманчива, но голос — никогда. Особенно если человек в форме. В форме самый юный солдат