Пожав плечами, она встала на колени перед кушеткой. Судя по пыли на плетеной корзинке, выдвинутой из хранилища, в ушедшие годы хватало других забот. Перед ним появилась огромная куча фотографий — с ними пронеслись десять лет. Другие прически, другие позы и другие наряды. Быстрые перемены, заметные изменения.

— Вот она, — сказала она, протягивая ему фотографию увядающей женщины.

Самой обыкновенной. Марианна Деверс заглядывала через его плечо. Вероятно, она на фотографию много лет не смотрела — вряд ли представлялся случай. Лицо Гизелы Деверс оказалось совсем близко к камере. Черты лица расплывчаты: снимок сделали спонтанно. Раскинув руки в стороны, она что-то кричала фотографу. Ей улыбались все окружающие, за исключением маленькой девочки, заползшей среди ног взрослых и улегшейся животом на траву, — она смотрела на мать сзади. Марианна Деверс была прелестным ребенком. Над ней, скрестив на груди руки, стоял мужчина. Единственный, кто отвернулся от происходящего. Казалось, остальные ему неинтересны. В том числе маленькая девочка, лежащая рядом. С виду прекрасный человек, чья поза свидетельствовала о его положении и самоуверенности. Из-за множества царапин на фото лицо было нечетким. И тем не менее на Брайана накатило отвращение. Не от мысли о том, что юная девушка попыталась отомстить отчиму, выцарапав его с семейной фотографии. А от чего-то еще. Присутствия чего-то почти знакомого.

Извинившись, Марианна Деверс стала уверять, что, к сожалению, фотографии получше, чем та, что Брайан держит в руках, у нее нет. Вот и все, что ей удалось вырвать из рук материного мужа, когда она наконец обрела покой.

— Но в городе ваш отчим был человеком известным, разве нет? — (Она равнодушно кивнула.) — Наверняка по разным поводам делали официальные снимки, как думаете? На этой фотографии я вашу маму с трудом узнаю.

— Есть огромное количество официальных фотографий. Огромное. Но ее на них никогда не было. Видите ли, он ее стеснялся. Она пила.

Сев рядом с ним на подлокотник, Марианна Деверс поджала губы. Под мышками — дырки. Брайан вновь отметил, что у него внутри зашевелилось непонятное беспокойство. Обстановка стала неприятной. Все из-за только что увиденной фотографии.

А еще его стала мучить совесть за его требования. Поправив жилетку, хозяйка выпрямила спину.

— Вы были влюблены в мою мать? — вдруг спросила она.

— Наверное.

Сидевшая рядом с ним женщина прикусила губу. Брайану снова пришлось задать себе этот вопрос.

— Я не знаю, — прозвучало через какое-то время. — Ваш отец был очень серьезно болен. В тех странных обстоятельствах, в которых мы все оказались, тяжело было разобраться в своих чувствах. Но она была очень красивой. Я вполне мог влюбиться, если бы уже не был влюблен.

— О каких обстоятельствах мы говорим? — Марианна Деверс не отводила взгляда.

— Мисс Деверс, это ужасно трудно объяснить, но можно сказать, что обстоятельства были несколько необычными, поскольку я оказался в этой стране во время войны.

— Моя мама просто не могла вами заинтересоваться.

Она засмеялась. Она как раз осознала весь абсурд.

— Других таких же убежденных нацистов, как мама, я не знаю. Она всю эту дребедень любила. Не думаю, что проходил хоть день, когда ей не снился Третий рейх. Форма, марши, парады. Она любила это. А вы англичанин. И она проявила к вам интерес? Очень странно.

— Ваша мама не знала, что я англичанин. Но об этом никто не знал, когда меня положили в госпиталь.

— Вы что, шпион? Должно быть, с неба в костюме Санта-Клауса упали?

Она засмеялась. Правда ее не сильно интересовала.

— Знаете что? Я тут подумала, что у меня, наверное, есть еще одна фотография, если вам так нужно. Моя, с окончания школы. Мама сзади стоит, но тот снимок лучше, чем этот.

На этот раз она перевернула корзину. Фотография в раме, но с разбитым стеклом. На краях рамы и дне корзины до сих пор валялись осколки. Та Марианна Деверс отличалась от той, что теперь перед ним сидела. Волосы гладко зачесаны, вместо брюк клеш — белое платье, по которому едва можно было заподозрить, что это женщина. Гордая, она стояла в середине.

На нее смотрела мать. С виду — холодная и сдержанная. И опустошенная. Прошедшие годы обошлись с ней неласково — это даже на расстоянии было заметно. Брайан был потрясен. Не безжалостностью времени, даже не страданиями и разочарованиями, скрывавшимися в женских глазах. Все дело в мужчине, стоявшем за ее спиной и тяжело опустившем руки на ее плечи. Лицо этого мужчины Марианна Деверс почти полностью выцарапала с другой фотографии.

— Ее муж?

Марианна Деверс отметила, что, когда Брайан показал на фотографию, у него дрогнула рука.

— Да, ее муж и мучитель! По ней видно, разве нет? Счастливой она не была.

— А ее муж еще жив?

— Жив ли он? От него так просто не отделаться. Да, он жив. Жив и здоров, можно сказать. Известный в городе человек. Новая жена. Деньги в банке. И много, черт бы его побрал!

Внезапно у Брайана кольнуло в груди. Он пару раз сглотнул, забыв сделать вдох:

— Можно у вас стакан воды попросить, мисс Деверс?

— Вам плохо?

— Нет-нет! Ничего страшного.

Брайан, несмотря на то что побледнел, отклонил вежливое предложение Марианны Деверс остаться еще ненадолго. Ему надо было на воздух.

— А ваш отчим, мисс Деверс…

Она стала помогать ему надевать пальто, но бросила свою затею — он даже фразу не успел договорить.

— Буду признательна, если вы перестанете его так называть.

— Он взял фамилию жены или просто вы оставили девичью фамилию матери?

— Слава богу, мама оставила свою фамилию, а он — свою. Его зовут так же, как звали всегда. Ханс Шмидт. Оригинально, а? Герр директор Ханс Шмидт, как он любит себя именовать.

И правда оригинально. Брайана удивила безликость имени. Необычная черта для этого человека, подумал он. Должно быть, Марианна Деверс удивилась, когда он спросил у нее его адрес. Но теперь он у него есть.

Дом оказался не огромным — чтобы такой оценить, нужен наметанный глаз. Ни единая деталь не упущена из виду и в то же время не выпячивалась. Сдержанная архитектурная красота. Материалы свидетельствовали о вкусе, чувстве стиля и наличии средств. Настоящий дворец — и переулок соответствующий. Имя владельца красовалось на маленькой латунной табличке. «Ханс Шмидт» — сообщала она. «Лжец!» — подумал Брайан, ощущая желание исцарапать гравировку. Его охватила дрожь при мысли о том, что этот самый человек завладел объектом его юношеского романтического флирта, красоткой Гизелой Деверс, и испортил ей жизнь.

На втором этаже, в южной части дома, постоянно горел свет. На занавесках вяло мелькнула тень — может быть, ветер. А может быть, тень мучителя Гизелы Деверс. Силуэт прошлого, вторгшийся в действительность. Мерзавец и предприниматель Ханс Шмидт, также известный как подлец оберштурмбаннфюрер Вильфрид Крёнер, рябой.