Во время пира певцы должны были пользоваться бокалами из дорогого богемского хрусталя и серебряными столовыми приборами. Фарфор был только из Мейсена. В театре такой роскоши не было, и поэтому этот реквизит тоже пришлось позаимствовать во дворце. Спустя какое-то время по дороге от дворца к театру начали неустанно сновать люди, подобно трудолюбивым муравьишкам носившие то туда, то обратно всякую всячину. А Паоло, как истинный церемониймейстер, управлял этим действом.

Казанова беседовал со всеми исполнителями. Он прогуливался с ними по театру, то и дело приглашал их по очереди в ложу поговорить с глазу на глаз, будто не хотел, чтобы кто-нибудь помешал беседе. Многие догадывались, что он им льстит, но, тем не менее, охотно отдавали дань этому ритуалу, словно откровенная лесть, которой не позволял себе Лоренцо да Понте, доставляла им удовольствие.

Дольше всех Казанова беседовал с Луиджи Басси. Он объяснял певцу, что успех оперы зависит прежде всего от него. Казанова хвалил его голос и подсказывал, как лучше вести себя с Церлиной или донной Эльвирой. Синьор Джакомо часто стоял на сцене рядом с Луиджи, исправлял его осанку, показывал некоторые движения. Например, как между делом можно «случайно» коснуться юбки возлюбленной, чтобы вызвать у нее легкий испуг.

С Терезой Сапорити синьор Джакомо разговаривал за обеденным столом. Он откровенно льстил ей, расхваливая ее красоту и манеру себя держать, называл ее выход в начале оперы ключевой сценой спектакля. Казанова описывал роль донны Анны как образ непоколебимой, страстной и прежде всего бесстрашной женщины, затмевающей остальные женские образы.

В итоге Тереза Сапорити стала вести себя на сцене сдержаннее. Она не требовала новых арий, зато при каждом удобном случае подчеркивала, что донна Анна — женщина, несущая в себе бремя огромной душевной боли. Что это возвышенный образ, что ее героиня прячется от всех за стеной неприступности, что вовсе не уместно требовать от нее выставлять свои чувства напоказ.

Катарина Мичелли была очень благодарна Казанове, когда узнала, что тот запланировал для ее донны Эльвиры еще один выход в финале. Она поблагодарила его имеете со своей мамой. Обе поцеловали, ему руку, словно императору. Он же прошелся в сопровождении двух женщин по партеру, как торжествующий победитель, чтобы все могли увидеть, что ему удалось приручить даже эту неукротимую парочку.

Оставалась еще супруга директора, Катарина Бондини. Ей достаточно было просто сказать, что Моцарт написал для роли Церлины самые красивые арии из всей оперы. Она тут же клюнула на эту ложь, тем более что остальные члены труппы думали точно так же. Казанова позаботился о новом гардеробе для синьоры Бондини: ей подобрали простые, но дорогие платья из качественного льна. Синьор Джакомо сам вручил ей зеркало, чтобы она убедилась, как молодо стала выглядеть благодаря его усилиям.

Атмосфера в театре улучшилась. Хорошее настроение труппы передалось даже Моцарту, который производил теперь впечатление ничем не обремененного человека. Композитор дописал заключительную часть оперы в загородном доме Йозефы. На первой же репетиции застольная музыка произвела фурор. Вскоре даже музыканты оркестра непроизвольно напевали запомнившиеся строки, пытаясь подражать артистам. Пенис не утихало даже во время перерыва. Театр стал похож на шумный улей: скрипачи и тромбонисты разбрелись по залу, импровизируя и наигрывая друг другу отрывки из оперы.

Произведение было уже практически завершено, не хватало только вступления. По этому поводу с Моцартом не раз пытались поговорить, но он уклонялся от ответа. Казанова с беспокойством наблюдал за поведением маэстро и отметил, что тот, бывало, пропадал на несколько часов и его нигде не могли отыскать. Эти исчезновения напомнили Казанове о рассказах Йозефы. Вероятно, Моцарт действительно уединялся в каком-то тайном месте, где его никто не додумался бы искать. Но Казанова не решался затрагивать эту тему, несмотря на то что день генеральной репетиции неумолимо приближался, а по Праге ходили слухи, что Моцарт заболел. Чтобы остановить всю эту бестолковую болтовню, Казанова велел закрыть все входы в театр и поставить у каждой двери по слуге. Теперь посторонних не впускали. Никто не знал, что происходит в театре. Репетиции начинались рано утром и заканчивались поздно вечером. Только во время перерыва исполнительницы иногда выходили на узкий открытый балкончик и делали вид, что им нет дела до презренной толпы, собравшейся внизу, вокруг театра, и ожидавшей новостей.

С тех пор как Казанова взял на себя руководство репетициями, постановка менялась день ото дня. В конце концов, ее было не узнать. Актрисы перестали походить на застывшие восковые фигурки, которые могли думать только о своих ариях. Да и в движениях актеров появилась легкость, часто даже комичность. И это вселяло в спектакль все больше жизни. Но самое главное — постановка стала отражением Праги. С самой первой сцены можно было узнать город. Даже финальную застольную мелодию в замке дона Джованни исполняли именно чешские музыканты, частенько появлявшиеся на заднем плане в ходе всего спектакля.

В итоге опера стала похожа на стихийный хоровод, невесомое кружение, взлеты и падения. Даже вспышки ненависти и гнева трех преследовательниц дона Джованни слились в зловещий, бесконечный круговорот, который увлекал главного героя. Все это вышло как-то само собой, легко и незаметно. Как оказалось, это стало возможным только благодаря актерскому мастерству Луиджи Басси. Все в театре увидели, как глубоко он вжился в свою роль, как гармонично смог объединить в одной фигуре несовместимые черты. Теперь это был неудержимый мот, живущий мечтами, и в то же время — безбожник, презирающий смерть.

Никто не знал, почему Луиджи Басси так изменился. Лишь Казанова догадывался, что это, видимо, каким-то образом было связано с некой особой, которую он, скорее по воле случая, вывел на сцену. Это была Иоанна, милая малышка Иоанна. После своего выздоровления она каждый день приходила с синьором Джакомо в театр, сидела в верхнем ярусе и с любопытством наблюдала за всем происходившим на сцене. Потом она отважилась пересесть пониже, в передние ряды партера. Именно там Луиджи заметил ее во время одной из репетиций: безмолвный взгляд, обращенный на сцену, и полное одиночество.

Казанова пригласил Иоанну петь в хоре, чтобы хоть как-то отблагодарить, и вскоре заметил гордость и уверенность в ее взгляде. Иоанна не пыталась спрятаться за остальными хористками. В ней было что-то особенное, поэтому Казанова выделил ее из пирующей толпы и поставил в первые ряды. Вскоре после этого, буквально через несколько дней, на девушку снова обратил внимание Луиджи Басси. В его взгляде, раньше таком безвольном и рассеянном, прибавилось уверенности, которая со временем завладела всем его существом.

Луиджи становился все решительнее и мужественнее. Грациозность его движений вызывала удивление и заставляла многих снова и снова задаваться одним и тем же вопросом: кого же напоминал им этот веселый, привлекательный и самодостаточный мужчина? Но было нелегко разгадать эту загадку.

И только Джакомо Казанова догадывался о причине этих перемен. Он все понял, и удивлению его не было предела: этот хрупкий актеришка из Богом забытого Пезаро осмелился подражать ему, синьору Джакомо Казанове, уроженцу благородной Венеции.