Разместившись в тюрьме, Трубач сразу же отменил прописку, пообещав сурово наказать за ослушание. Первым, кого он покарал, оказался блатной по кличке Слизень. Он осмелился опустить семнадцатилетнего пацана за то, что паренек не проявил должного почтения и наотрез отказался прописываться.

Узнав об этом, Трубач явился вечером в камеру и на веселое приветствие Слизня раздраженно отреагировал:

– Не слышу почтения в голосе. И что это за дурная манера обращаться к вору в законе по погонялу. Ну-ка, повтори по имени и отчеству!..

– Трубач… С каких это пор?.. Я ведь даже и не знаю твоего имени.

– Цыц! Паскуда, умолкни. Ты, хмырь зачуханный, чего требовал от первоходки-пацана, которого опустил сегодня утром? Ну-ка, мужики, у кого баб давно не было, повеселитесь с бывшим блатным!

Через пять минут Слизень стал рядовым петухом, а довольные зэки затолкали вчерашнего лидера под нары пинками.

Михаил Степашко появился в этой тюрьме спустя неделю после того случая. В камере, куда он попал, верховодил ворюга по кличке Штырь, наглый, сволочной мужичонка. Кинув взгляд на вошедшего верзилу, он подмигнул братве и заявил:

– Вот эта лошадка и повезет меня до параши.

Парень попытался оказать сопротивление, но когда Штырь все-таки запрыгнул ему на спину и, подражая седоку, ткнул пятками бока Михаила, понукая того следовать к двери, добродушный толстяк резво повернулся и опрокинул наглеца на парашу.

Штырь упал на нее всей задницей и, конечно, опрокинул. А когда поднялся, вонючий и мокрый, кто-то из мужиков заметил:

– Штырь, толстяк-то тебя до самой параши довез, как ты и просил.

Штырь повернулся к мужику и тихо, с расстановкой сказал:

– Тебе и этому борову не жить. Все равно убью, падлы.

– А ты словами-то не очень бросайся и голос на мужиков не поднимай. Не советую, – высказался степенный арестант лет сорока. – Чего хотел, то и получил. А если кого-нибудь из нас попытаешься тронуть, то тебе до суда не дожить… Скажем, что с нар свалился.

О новом парне на время позабыли, а он стоял, раздумывая, как следует вести себя дальше в этой непростой ситуации.

Трубач появился после отбоя. В новом спортивном костюмчике, гладко выбритый. Казалось, что он сел в тюрьму, чтобы отдохнуть от городской суеты и набраться сил, отоспаться.

– Ну чего, мужики? Значит, Штырь распорядился, чтобы этот толстяк возил его до параши?

– Распорядился, Трубач, будто он тут главный.

Трубач горестно вздохнул.

– Не узнаю тебя, Штырь. Что это на тебя нашло? Мне ли объяснять тебе, коренному обитателю тюрьмы, что за каждое оброненное слово нужно отвечать. Нехорошо, Штырь! Повел себя, как первоходка. Прекрасно ведь знаешь, что новичку нужно все растолковать. – Трубач ткнул пальцем в стоящего рядом Михаила Степашко. – И должен был сделать это ты. Как старший. Чтобы уберечь его от глупостей. Только после этого с него можно спрашивать. А потом, разве он козел, чтобы возить блатаря до параши?

Трубач говорил спокойно, но его сиплый голос в примолкшей «хате» казался колокольным звоном.

– Трубач, я всего лишь пошутил, – Штырь сделал попытку оправдаться.

– Пошутил?.. Что я слышу? Если бы ты точно так же пошутил с одним из нас, то уж, поверь мне, никто не оценил бы твоего остроумия. Почему его должен оценить новенький? Ты дважды грешный, Штырь. Первый твой грех – это беспредел, а второй – ты по горло нахлебался параши. Разберитесь с ним, мужики.

– Трубач…

– Я все сказал. – И Трубач потерял всякий интерес к Штырю. – А ты откуда, парень? – повернулся смотрящий к Михаилу Степашко.

– Из Питера.

– Из Питера?! – Лицо Трубача расцвело радостью. – Откуда именно?

– С Лиговки.

– Вот так так! – оживился Трубач. – Я ведь и сам с Лиговки! Знаешь что, парень, ты мне нравишься. Завтра я переговорю с Антонычем, чтобы тебя перевели ко мне. Какое у тебя погоняло?

– Пока еще никакого.

– Ага! Ну тогда… Пузырь! Будешь теперь Пузырем. Не обидно?

– Нет, – улыбнулся Михаил.

Позже Михаил Степашко частенько вспоминал этот день. Его обидчика, видного блатаря по кличке Штырь, тогда опустили, и этот эпизод остался в памяти навсегда.

В одном номере с Трубачом Пузырь прожил четыре месяца, а потом его по этапу отправили в марийские леса. Встреча с известным вором не прошла бесследно. От Трубача Пузырь успел перенять многое – умение завоевать уважение братвы, неторопливость и обстоятельность в суждениях. Он ловил себя на том, что порой сипел точно так же, как Трубач.

Но главное, что очень хорошо усвоил Пузырь, – это надобность быть жестким до жестокости и справедливым. Силой его бог не обидел, и теперь он не стеснялся применять ее при первой же возможности.

Звонок от Варяга явился для Пузыря полной неожиданностью. Но он отдавал себе отчет в том, что сложившаяся в Питере обстановка рано или поздно привлечет внимание Москвы. И вот пожалуйста! Он, конечно, готов встретиться с Варягом. Потолковать необходимо. Но почему именно в Твери? Хотя, если подумать, это и нейтральная территория, и спокойное место.

Утром в понедельник Пузырь в сопровождении трех «быков» выехал в Тверь.

Путешествие на машине до Твери было спокойным и приятным. Долговязый, его спутник и правая рука, не задавал лишних вопросов, а Пузырю тоже было не до бесед – он слишком устал на прошлой неделе и теперь отдыхал. В пути они сделали только одну остановку – размяться и отлить.

В ресторан Тверского речного вокзала Пузырь вошел ровно в шесть вечера. Он сразу увидел Варяга. Тот сидел в правом дальнем углу и читал газету. После обычных приветствий оба решили, что не мешает сначала перекусить, а уж потом и говорить о делах. За ужином они выпили пару рюмок коньяка и перекинулись несколькими ничего не значащими фразами.

Первым не выдержал и начал разговор Пузырь:

– Ты, конечно, понимаешь, Варяг, если бы мы тогда вовремя узнали о смерти Стреляного, то мы бы тебя приговорили.

– Я догадывался – и, как видишь, жив-здоров.

– Это по твоему приказу убили Стреляного?

– Он был обречен, – вздохнул Варяг. – Поверь, мне было искренне его жаль, но я ничего не мог поделать. Он мне был даже симпатичен, впрочем, это теперь уже не имеет никакого значения. Я вот о чем хочу спросить: верно ли говорят, будто ты пытался договориться со всеми питерскими, чтобы избрать единого смотрящего?

– Мне нечего скрывать. Да, это так.

– Ты еще и дальновиден. Чувствуется школа Трубача. Он мне говорил, что из тебя мог бы получиться неплохой вор. Вот только жалко, что вы с ним так рано расстались. Ты бы многому мог у него научиться. Мне известно о том, что твое предложение братвой было отклонено, а Червовый даже не пожелал пожать протянутую руку.