В «Современных известиях» не было и следов коммерческого духа. Про свою редакторскую работу Гиляров-Платонов, опубликовавший в «Современных известиях» около двух тысяч статей по самым разным вопросам, начиная от существа православия и задач славянства и кончая проблемой скалывания льда с улиц, говорил: «Я каторжник, прикованный к тачке».

По воскресеньям в доме на углу Знаменки и Антипьевского переулка, где размещалась и редакция газеты, собирались друзья и соратники: знаток древних рукописей и фольклорист Е. В. Барсов, славист П. А. Бессонов, археолог и этнограф П. Н. Батюшков, философ и общественный деятель Ю. Ф. Самарин, историки Д. И. Иловайский и М. П. Погодин, сотрудник «Московских ведомостей» П. К. Щебальский, театральный деятель и публицист С. А. Юрьев, сотрудники «Современных известий» Ф. А. Гиляров, П. А. Сбруев, Н. И. Пастухов и многие другие. Захаживал время от времени и писатель Л. Н. Толстой, пока не обиделся на Никиту Петровича за критический разбор своей «Исповеди».

Чтобы поддержать газету, к середине восьмидесятых годов Гиляров-Платонов распродал с аукциона свое имущество, переселился из большой квартиры в меблированные комнаты напротив Румянцевского музея, которые еле-еле отапливались керосиновой печкой. Работал он, по привычке, полулежа на диване, иногда не снимая шубы. Высокий, крепко сложенный и немного сутуловатый, с чисто русским широким и бородатым лицом, он поражал посетителей высоким лбом и карими глазами, смотрящими упорно и выразительно. Многим были непонятны его мысли под конец жизни: «Вся моя жизнь неудачна от моего совершенно одинокого самовоспитания, от той боязни подпасть авторитетам, которой я вооружился с семнадцатилетнего возраста». Зато, зная его, друзья понимали другие слова, что «труд есть долг, а не средство своекорыстия» и «жизнь есть подвиг, а не наслаждение».

Последняя его попытка выправить жизнь — поездка в Петербург за разрешение после недавней смерти М. Н. Каткова стать арендатором «Московских ведомостей». Увы, отказ. Потрясенный, Никита Петрович 13 октября 1887 года внезапно скончался в петербургской гостинице. Похоронили его на кладбище московского Новодевичьего монастыря. Его любили и ставили рядом с А. С. Хомяковым «за русскую душу, русский взгляд на вещи». Гиляров-Платонов оставил после себя множество трудов по православному богословию, истории религиозного раскола, русской и славянской филологии, русской политической экономии. Часть из них была издана уже после смерти автора: «Основные начала экономии» (М., 1889), «Сборник сочинений» (т. 1–2, М, 1899), «Университетский вопрос» (СПб., 1903), «Экскурсии в русскую грамматику» (М., 1904), «Вопросы веры и церкви» (т. 1–2, М., 1905–1906), «Еврейский вопрос в России» (СПб., 1906). По словам В. В. Розанова, в Гилярове-Платонове «открывался чрезвычайный ум, показывался глубокий мыслитель, которого Россия не успела заметить у себя». Один из его посмертных сборников статей и писем друзья назвали: «Неопознанный гений».

В Москву со всех сторон света везли не только товары, но и арестантов, которые, пройдя через пересыльную тюрьму на Воробьевых горах, отправлялись по многострадальной Владимирской дороге в Сибирь на поселение или в каторгу.

Тюрьма не располагает к веселости — холодные каменные стены, темные, как глазницы черепа, окна, выкрашенные черной краской двери с маленькими окошками, повсюду запоры, решетки, штыки сторожей. Но московскую тюрьму середины XIX века арестанты предпочитали любой другой.

«Удобством наши темницы не отличались, — писал в научном труде «Русские народные картинки» Д. А. Ровинский, — было в них и тесно, и душно, точно так же, как тесно и душно в куриной избе бедняка крестьянина. Но при каждой тюрьме был непременно двор, окруженный частоколом, на этом дворе заключенные проводили большую часть дня. Знаменитый Говард, осмотревший тюрьмы чуть ли не всего света, отзывался о московской тюрьме очень сочувственно. Лица у арестантов, по его словам, были полные и здоровые, и не было и в помине признаков так называемой тюремной лихорадки, которая распространена в западных тюрьмах».

Конечно, не только относительная свобода тюремного порядка ценилась арестантами в Москве. Они ожидали встретить здесь христолюбивого доктора Гааза, который похлопочет перед начальством за облегчение их злой судьбы, и получить милосердную помощь сердобольных обывателей, столь обильную, что ее хватало на весь долгий путь до Сибири.

«Что народ смотрит с состраданием на преступника, уже наказанного плетьми и осужденного на каторгу и ссылку, и, забывая все сделанное им зло, несет ему щедрые подаяния вещами и деньгами — это правда, — писал в официальной «Записке по устройству уголовного суда» Д. А. Ровинский. — Что народ жалеет подсудимых, просиживающих на основании теории улик и доказательств, в явное разорение своего семейства и государственной казны, — и это правда. За это сострадание следовало бы скорее признать за народом глубокое нравственное достоинство, нежели обвинять его в недостатке юридического развития».

Кого только нет в русском остроге — доме плача и скорби! Седовласые старцы-староверы, прозванные властью раскольниками, опрятно одетые аристократы — воришки, крадущие только бумажники по театрам и храмам; угрюмые мокрушники — осужденные за убийство с пролитием крови злодеи. Более других — привыкших к тюремным нарам бродяг, не унывающих в своих серых армяках. Сидя в мешке, как на блатном жаргоне называют острог, большинство уже попробовали благодетеля — кнута или хлыста, стали крещеными и теперь мечтают о прохладе — пройти медленным шагом по Москве, собирая подаяние под заунывное пение «Милосердной».

По примеру Федора Петровича Гааза и прокурор Дмитрий Александрович Ровинский в сопровождении стряпчих и секретарей каждую субботу обходил пересыльную тюрьму и Бутырский тюремный замок, стараясь удовлетворить жалобы осужденных и ускорить разбор дел, находящихся под следствием.

«Большая часть из вас, господа, только что окончила образование, — наставлял Д. А. Ровинский молодых следователей. — Вы еще неопытны в деле. Но нам дорога ваша неопытность. Вы не привыкли еще видеть в арестанте немую цифру, которую чиновники с таким старанием сбывают друг другу. Для вас всякое дело еще так ново и полно жизни. Опытности вам научиться недолго, если вы решитесь вполне отдаться вашему делу. С вами поделятся ею те из ваших товарищей, которые уже знакомы со службой. Вы же, в свою очередь, поделитесь с ними тем первым и дорогим жаром молодости, с которым так спорится всякая работа. Помогайте друг другу, господа, наблюдайте друг за другом, не дайте упасть только что начатому делу, будьте людьми, господа, а не чиновниками! Опирайтесь на закон, но объясняйте его разумно, с целью сделать добро и принести пользу. Домогайтесь одной награды: доброго мнения общества, которое всегда отличит и оценит труд и способности».

Дмитрий Александрович Ровинский был выдающимся деятелем по подготовке и проведению в жизнь судебной реформы 1860-х годов, решительный противник телесных наказаний и инициатор суда присяжных. Его служение Закону можно назвать династическим. Отец, Александр Павлович, смоленский дворянин, с назначением после Отечественной войны 1812 года в Москву военным генерал-губернатором графа А. П. Тормасова, стал в Первопрестольной вторым полицмейстером, помощником А. С. Шульгина, вместе с которым устроил прославленную пожарную команду. В Москве он женился на дочери лейб-медика Екатерины II И. И. Мессинга. Анна Ивановна принесла за собой богатое приданое и 16 августа 1824 года родила сына.