Возможно, так и происходила встреча Изабеллы Португальской с Филиппом Добрым и открытие Базельского собора.

4

Выигрышный во всех отношениях замысел братьев ван Эйк содержит просчет: бракосочетание Агнца запланировано в конце времен – неужели земное счастье Бургундии недолговечно? В 1432 г., когда алтарь завершен, а Базельский собор открыт, и в 1435 г., наблюдая успех Аррасского мира, примирение с Карлом VII, развязанные руки в отношениях с Англией, перспективы захвата Кале, скорое занятие Буржским королевством Парижа, в этот золотой для Бургундии час думать о закате невозможно. 17 апреля 1436 г. англичане, заплатив большой выкуп, ушли из Парижа. Придворный хронист Бургундии Шателен сказал, что именно Филипп Добрый «отобрал у англичан Париж и Сен-Дени и вернул их королю Карлу».

Однако счастье Бургундии было недолгим, результаты Базельского и Ферраро-Флорентийского собора – плачевными; прозорливые люди обычно считают, что неумеренные аппетиты и преждевременные торжества ведут к беде, остается понять, хотел ли ван Эйк сказать это.

В Гентском алтаре, описывающем бракосочетание мистическое и династическое, разлита несказанная печаль. Суровые лица в шествиях выражают скорее заботу, нежели религиозный экстаз. Невозможно придумать парадное произведение, исполнить на заказ многодельную композицию, не сказав нечто от себя, что окажется не вполне почтительным. Прикосновение кисти, даже если этой кистью водит любовь к правительству, всегда дело сугубо личное. Внутри композиции Гентского алтаря, в связи с выстроенной художником логикой творчества, можно выделить несколько странностей.

Интенсивное золотое сияние, исходящее от горделивого Агнца, обилие роскоши в картине и бьющее в глаза богатство гостей – наталкивают на кощунственное сопоставление. Увидеть в поклонении Агнцу поклонение золотому тельцу, разумеется, вопиющее кощунство. Однако, когда столько политических планов встречается в одном месте, когда контрибуции, выкупы, территориальные претензии, тиары и короны и территориальные амбиции – связаны с Агнцем (то есть с решениями собора), то данное сопоставление почти неизбежно. Когда три собора подряд, руководимые алчностью и расчетами, приводят к беде – данная аналогия возникает неизбежно. Еретическое, кощунственное прочтение священного образа, разумеется, следует отбросить – но не мгновенно, а побыв некоторое время с этим соображением, не вовсе чуждым саркастическому уму ван Эйка и его привычке сочетать несочетаемое.

Согласно недавно высказанному предположению, ван Эйк посетил Святую землю; ветхозаветная тема постоянно присутствует в письме бургундца. История Бургундского герцогства, вышедшего из лона Франции и враждующего с прошлым, ассоциируется с Исходом из Египта; метафоры Завета проецируются на историю Бургундии. Притча о золотом тельце связана с принятием Завета – и, если ассоциировать Базельский собор с Заветом, если видеть в Гентском алтаре хронику Базельского собора, то отчего же не вспомнить обстоятельства принятия Завета.

«Когда народ увидел, что Моисей долго не сходит с горы, то собрался к Аарону (брату Моисея) и сказал ему: встань и сделай нам бога (евр. Элохим), который бы шел перед нами, ибо с этим человеком, с Моисеем, который вывел нас из земли египетской, не знаем, что сделалось. И сказал им Аарон: выньте золотые серьги, которые в ушах ваших жен, ваших сыновей и ваших дочерей, и принесите ко мне. И весь народ вынул золотые серьги из ушей своих и принесли к Аарону. Он взял их из рук их, и сделал из них литого тельца, и обделал его резцом. И сказали они: вот бог (евр. Элохим) твой, Израиль, который вывел тебя из земли египетской».

Золотой телец – вовсе не обязательно символ алчности, это прежде всего «другой» Бог, новый, не тот, с которым говорит Моисей, не тот, от которого Моисей получает скрижали. Золотой телец сделан как замена Богу, как воспоминание о Быке Аписе, о Бегемоте, о критском быке, о тех символах природной власти – которые государство обязано также учитывать.

Нет-нет, разумеется, ван Эйк написал Агнца и только Агнца; конечно же, сарказм художника (если таковой существовал) не простирался до кощунства. Но трудно не отметить разницы между тем кротким агнцем, которого держит на руках Иоанн Креститель на внешней створке алтаря – и грозным державным Агнцем, царящим в центре полиптиха.

Ван Эйк постоянно обращается к параллелям из Ветхого Завета.

В картине «Благовещение» (1430, Вашингтон) на плитках пола изображены сцены: «Давид, отсекающий голову Голиафу» и «Самсон, разрушающий храм в Газе». Давид и Самсон – образы Бургундии, сокрушившей могучего противника; Каин и Авель напоминают о вражде с братьями Валуа, пророки Михей и Захария с внешних створок алтаря и сивиллы Кумская и Эритрейская – рассказывают о близком Мессии; все это, вместе взятое, дает основание не только Новый, но и Ветхий Завет числить среди источников. Захария, изображенный над Иоанном Крестителем, это пророк, как явствует из подписи, но существует так называемый второй Захария, отец Иоанна Крестителя и муж Елизаветы из рода Ааронова, брата Моисея, того Аарона, который изготовил золотого тельца. Сказанное предполагает сложную цепь рассуждений – но для чего отказывать в сложной цепи рассуждений такому скептику, как ван Эйк.

Уравнять бракосочетание герцога с бракосочетанием Иисуса с Церковью – само по себе ересь; художник, начав думать масштабными еретическими сопоставлениями, подчас не может остановиться. Изучая портреты пап, помещенных в соответствующей группе процессий, находим там Мартина V (с безусловным портретным сходством), Иоанна XXIII, Бонифация IX, история поставиньонского периода – даже если советчиком художника выступал пристрастный теолог – история провокаций и интриг. Среди епископов и пап, изображенных в соответствующей группе, множество хмурых лиц, некоторые карикатурностью своей напоминают персонажей Босха (толпу в «Ecce Home»). Бургундии не удалось привычно «пройти между капельками», как сказано в известном анекдоте о политике, попавшем под дождь. Кажется, деньгами можно решить и эту проблему: надо замирить прежде всего Гент.

Как всякий великий вселенский проект, объединявший финансовые, партийные, идейные, стратегические интересы – собор в конце концов поступился идеей ради политики и финансов.

Алтарь установлен в соборе Святого Бове в Генте, городе, производящем богатства герцогства Бургундского и одновременно самом проблемном, самом бунтарском городе. Апофеоз славы герцогства Бургундского установлен именно в том городе, который регулярно восстает и который герцог Филипп неоднократно усмиряет.

Фламандское восстание 1430 г. удалось усмирить, восстание 1436 г. улаживала Изабелла, герцог даровал ей право прощения восставших, которым герцогиня воспользовалась 8 мая 1438 г. в Брюгге. Но восстание Гента 1452–1453 гг. известно всей Европе, это уже не бунт, но настоящая война герцога Филиппа с горожанами: пушки, осада, резня. Первый рыцарь Бургундии, Жак де Лален, победитель сотен турниров, убит под стенами Гента и оплакан хронистами. Не прерываясь ни на одно десятилетие, восстания идут в Генте – и ван Эйк знает, в каком именно городе установлен апофеоз бургундской славы.

Принципиальным в «Поклонении Агнцу» является объединение Божественной воли и государственного устройства. Конфликт гвельфов и гибеллинов, папства и империи, теократии и королевской власти ван Эйк решает путем имперского синтеза, в духе гибеллинов. Любопытно, что историк Жорж Дюби говорит об «оккамстве» ван Эйка, объясняя определение тем, что ван Эйк с внимательностью Вильгельма Оккама исследует буквально каждый предмет. И, поддерживая замечание Дюби, можно продлить рассуждение вплоть до оценки ван Эйком феномена соборов. Если Оккам предлагал выбрать из двух способов познания один: либо через веру, либо через знания, то Ян ван Эйк показал собор, сочетающий программно все – и приносящий слишком многое в жертву мирской славе.