Примерил на Митьку.

– Годится! – решил Митька. – Как раз. Партизаны у меня всё выгребли. Как это у них называется?

– Конфисковали, – подсказал Сахаров.

– И мы конфискуем костюмчик. Так, дамочка-лейтенантша! Кто он у тебя? Покажи альбом!

Открыл. Глянул.

– Танкист! Окопы наши давит. Пушки наши сминает.

Ударил кулаком, целя в глаз. Женщина рухнула, но Сахаров ее подхватил, опустил на диван. Старший мальчик кинулся на Иванова.

– Ах ты моська! – Иванов пинком отворил дверь, швырнул мальчика на лестницу. Кубарем скатился.

Мать вскочила с дивана, но Сахаров заломил ей руку за спину. Иванов распорядился:

– Гаденышей отведи к ее сестре. Она через дом живет. А эту – в КПЗ.

Завернул костюм в скатерть и ушел.

Когда Хрычикову привели, старший следователь сначала ее изнасиловал, потом сам же бил кнутом.

– Это тебе за связь с партизанами.

На другой день снова порка. Бил Стулов. Старший следователь смотрел.

Передал заключенную полицаю Машурову:

– Яша, в этой камере партизаны твоих другарей из автоматов расстреляли. Поговори, Яша, с подружкой твоих обидчиков. Душевная, думаю, получится беседа.

Машуров бил кулаками, ногами. А как стемнело, женщину отпустили домой.

– Я бы тебя прикончил! – признался Иванов. – Комендант у нас сердобольный. Запомни своего спасителя: майор фон Бенкендорф. Детей твоих пожалел.

Хрустальным мартовским вечером в дом под колокольней явились гости: инспектор Ступин и старший следователь Иванов.

Отец Викторин вечерню, утреню и обедню служил днем, вечером – комендантский час.

Ступин поставил посреди стола бутылку шнапса. Иванов, здороваясь с Ниной, попросил:

– Принеси две тарелки.

На одну положил великолепный бекон, на другую прямо из кармана насыпал шоколадных конфет.

Отец Викторин был озадачен, но молчал. Гостей пристыдила Полина Антоновна:

– Вы что – нехристи? Нынче Великая Среда, земные поклоны прекращены до Троицы, а вы – сало, водку!

– Промахнулись! – Ступин отнес шнапс в переднюю, спрятал в карман шинели. – Сало доброе, на Пасху покушаете… Мы согласны с Дмитрием Ивановичем на чаек.

– Чай подам! – сказала Полина Антоновна. – Но пост мы держим строго. К чаю – черные сухари.

Батюшка Викторин прочитал молитву, сел за стол.

– Отец Викторин, за какую сторону ты молишься? – спросил, улыбаясь, словно бы шуткуя, Ступин. – За тех, кто здесь, или за тех, кто – там?

– За всех батюшка молится! – отрезала Полина Антоновна. – Господь с Креста разбойника благословил.

– У немцев Пасха уже была, – сказал Ступин. – Как раз бои случились в лесу, а на нашу Пасху партизан, скорее всего, выкурят из Брынских чащоб. Получается, Христос немецкое оружие благословляет.

Нина принесла фарфоровый чайник, расставила чашки. Матушка на подносе подала сухарики и сахарин.

– А было когда-нибудь, – спросил Митька, – попы помолились – и вот она, победа?

– Было, – сказал Ступин. – И по-другому было: помолились, а враг стену развалил и всех верующих зарезал.

Отец Викторин намочил сухарь и теперь похрустывал.

– А ведь не хуже сала! – засмеялся Митька. Сухарики он грыз, и ему было вкусно, на Нину все поглядывал.

– Знаете, что я слышал? – спросил Ступин. – Хоть верьте, хоть не верьте! Сталин в кремлевских церквах молится.

– В соборах? – спросил отец Викторин.

– В тайных церквах, в самом Кремлевском дворце.

– О домашних царских церквах я читал когда-то у Забелина, – сказал отец Викторин. – Это не тайные, это внутренние церкви для семьи царя. Возможно, Сталин и бывает там, но кто это может знать?

– Один пленный командарм рассказал.

Батюшка пил чай и разговора не поддержал. Ступин обиделся:

– Батюшка, люди знают всё! От ангела или от черта – это, смотря, кто кому друг… Я вот слышал, что отец Викторин с НКВД водил дружбу. Прошу прощения, но такое говорят.

– Может быть, и говорят. – Отец Викторин был спокоен. – Правильнее сказать, наговаривают.

– Завистники, что ли? – усмехнулся Иванов. – Такие, как отец Николай?

– Отец Николай ревновал. На его службах народа было немного. Но я ушел из церкви, оставил ему приход, уверен, он не писал на меня доносов в НКВД, а теперь мы в разных храмах. Отец Николай не получил духовного образования, но он человек честный.

У Иванова в глазах вспыхивали огоньки.

– Ну, а все-таки?.. Всех пересажали, а Зарецкого почему-то обошли?

– Потому и обошли! – рассерчала Полина Антоновна. – Колокольный дворянин Зарецкий оставил место и пошел в счетоводы.

Митька взял очередной сухарик, подкинул, поймал.

– Я уверен, господин Зарецкий и сестра его Олимпиада – одного поля ягодки. Улик у меня, что верно, то верно, никаких, а нюхом очень даже чую: с Золотухиным заодно.

Полина Антоновна с тревогой смотрела на батюшку: почему терпит этакое?

Отец Викторин улыбнулся:

– Вы молоды, Дмитрий Иванович! Однако дарования ваши – налицо. Ко мне на исповедь приходили молодые и не очень молодые женщины, избитые страшно! И ни одна из них – заметьте себе, в исповеди! – не обмолвилась, что побывала в вашем рабочем кабинете, в вашем очень страшном для всего Людинова доме… Вы великий мастер запугивания. Скажите, как мне понимать все эти разговоры? – Отец Викторин повернулся к Ступину. – Между прочим, перед Бородинским сражением Кутузов приказал показать войску нескольких священников, над которыми издевались французы. Для того, чтоб русские солдаты знали, кого они насаживают на штыки.

Встал, перекрестился на икону.

– У меня нет дивизий, которые защитили бы меня от обидчиков. Одна только вера в Божию милость.

Ступин тоже поднялся.

– Ладно, батюшка! Не серчай. Мы провели новый набор в полицию. В Светлую седмицу можно ли привести их – клятву принять?

– Только не в Воскресенье!

Иванов тоже встал из-за стола. Спросил Нину:

– Может, погуляем?

– Великий пост, молодой человек! – строго сказал отец Викторин. – Помолитесь. Время покаяния.

Бродяжка Щербаков пришел в Казанский собор святить творожную пасху и десяток яиц, выкрашенных в шелухе лука.

Дорога у Щербакова была длинная, от самого Золотухина нес весточку. Важности необычайной. Местоблюститель Патриаршего престола митрополит Сергий обратился к православным с пасхальным словом.