С Динкой мы уже жили почти две недели. Она считала меня хозяином. К маме относилась осторожно и вежливо. К отцу, как ни странно, питала слабость. В комнату родителей она без приглашения не ходила, но если отец ее звал, летела стремглав. Когда он возвращался с работы, я замечал, что Динка радуется и сдерживает себя, чтобы не броситься ему на грудь передними лапами и не залаять в голос. Отцу она приносила тапки. Впервые такое случилось на третий день после его приезда из командировки. Нельзя сказать, чтобы мне это нравилось. Хозяин – я, она признавала. Но тапки мне не приносила, хотя я показывал, что хочу этого, и совершенно убежден: она поняла меня. Загадка природы. Чем он ее приворожил?

Если бы на месте отца был кто-то другой, я бы психовал. А тут мирился и думал: пусть проявляет знаки внимания, укрепляет свое положение в доме.

Мне кажется, если бы отец захотел стать Динкиным хозяином, она бы меня променяла.

– Спасибо, собакушка, – говорил отец, надевая поданные ею тапки, и шел переодеваться, а Динка оставалась в передней.

Она меня любила, и это абсолютно точно. Она была со мной, когда я делал уроки, читал, занимался рыбками. Она меня слушалась. Правда, была еще одна странность, которая огорчала меня.

Динка у нас прожила неделю, как вдруг в воскресенье, часов в одиннадцать утра, стала скрести дверь. Я удивился, потому что не так давно выводил ее. Она достаточно гуляла.

– Выпусти ее, она вернется, – сказала мама, загадочно глянула на меня и прошла в кухню. – Я ее раза два за эту неделю выпускала, – спокойно объяснила она, когда я пристал. – Погуляет часа два и вернется. Видимо, у нее свои дела, свои знакомые…

– Что же ты мне ничего не сказала? – возмутился я.

– Тут и так все ясно. Дикая собака Динго. Свободу любит. Ты что, ее насильно будешь держать взаперти?

– Никакая она не дикая. Ты же прекрасно видишь, был у нее хозяин, – сказал я, – она только рассказать не может.

Я быстро оделся и вышел с Динкой. «Может, она застудилась, нездорова и ей нужно чаще на улицу? – думал я. – Хорошо бы ее показать ветеринару».

Мы с Динкой чинно прошествовали до набережной. Все как всегда. Она проявляла интерес к фонарям и заборам, обнюхивая их. Потом мы шли мимо деревянных домов. Двухэтажные, нелепые, выкрашенные синей шелушащейся краской. Вход в эти дома из палисадников, со стороны улицы. На набережную выходят только окна в серых наличниках и балконы, которые просели под своей тяжестью. Так и кажется: выйди на них – обвалятся. Между домами высокий глухой забор, тоже синей краскою размалеванный, тоже шелушится. Вот под этот забор Динка нырнула – и была такова. Я стоял как дурак, ожидая, что она появится. Ничего подобного. Тогда я подтянулся, повис на заборе и увидел пустой коридор между стенами домов, где валялись бумага, битые бутылки и всякая гадость. Коридор использовался как помойка и общественная уборная.

Я обошел дом. Динки нигде не было видно. Она меня бросила!

Мама ни о чем не спросила, когда я вернулся один, но окинула всепонимающим ироничным взглядом.

Часа через полтора я услышал, как Динка скребет дверь.

– Посмотри дверь внутри и снаружи – во что она ее превратила своими лапами! – сердито сказала мама.

Я открыл Динке и ушел к себе, выражая всем своим видом обиду. Я не разговаривал с ней, не обращал на нее внимания. Она сидела виноватая на своем половике в прихожей, потом несмело подошла. Уши прижаты, глаза несчастные, пытается давать мне лапу – прощения просит. Конечно же я растрогался и все ей простил, но виду не показывал. Даже головы не поднял от книги, будто ее вообще здесь нет. Лапа соскальзывала с моего колена. Динка опять отправилась в прихожую, и я услышал вздохи. Вздыхала она громко и так горестно, что я не выдержал, позвал ее.

С тех пор я стал внимательно наблюдать за Динкой и каждый день ждал поскребывания в дверь, что иногда и случалось. Одевался, шел с ней до набережной и мимо синих домов, где она и пропадала за забором.

Еще через неделю, возвращаясь из школы, я потихоньку вытащил нижний гвоздь из доски в заборе и расшатал ее, чтобы хорошо ходила на верхнем гвозде. Когда Динка попросилась на улицу, я пошел с ней как ни в чем не бывало, а чуть она юркнула под забор, отвалил доску в сторону и выскочил в коридор между домами. Но Динка уже миновала его, а пока я переступал через то, что там между домами набросано, она мелькнула возле палисадников и скрылась на другой стороне улицы, в переулке.

В другой раз я попробовал повести ее иным маршрутом, к железнодорожной насыпи. Сначала она шла спокойно, совершила обряд обнюхивания со встречной собакой и вдруг проскочила в сад частного дома через штакетник, а я опять остался в дураках.

В саду на цепи надрывалась собака. Странно, что Динка туда вообще полезла. И ответного лая я не услышал. Непонятно, куда она делась, как оборотень какой-то!

А та, цепная, все заливалась. Я и раньше ее примечал. Злыдня. С телом овцы, но с мордой вполне собачьей. Обычное ее место – на будке. Если не лает, то стоит и смотрит немигающим взором. Глазки паучьи, напряженные, неподвижные, но постоянно следят за тобой.

Куда же ходит моя собака? Где ее носит?

– Что с тобой происходит? – выговаривал я Динке. – Где ты шляешься? Всему есть предел!

– А может, она ходит к своим щенкам? – высказал предположение папа.

– Вот на кого она не похожа, так это на ощенившуюся суку.

– Как вульгарно ты выражаешься! – брезгливо сказала мама.

– Это так и называется. А щенки исключены.

Папа бывает очень наивным, когда дело касается чего-нибудь, кроме его буровых машин. Я не слишком опытный собачник, но щенков у нее нет, это точно.

– Ты обманываешь меня, – укорял я Динку. – А я не променял тебя на дога и на овчарку не променял.

Динка виновато уходила на половик.

– Вот загадки! – сказал я. – И тут же подай нам разгадку. А может, она имеет право на свою тайну? Ведь если подумать, в людях не меньше загадочного. В своих бы странностях разобраться, а вот привязались – куда собака ходит!

– Что ты имеешь в виду? – настороженно спросил отец.

– В виду чего?

– В виду того.

– А-а-а…

В моем новом классе есть один спец по року, один артист, он же бард, который сочиняет и исполняет свои песни под гитару. Есть двое хиппующих во внешкольное время и один гениальный математик, совершенно тупой и непригодный для любой гуманитарной дисциплины.

С кем я дружу? Дружу сам с собой.

Среди девочек есть своя красавица, есть и хорошенькие. Эта группа модно и достаточно дорого одета. Закономерность здесь, что ли? Если у девочки нет модных шмоток, она и не кажется симпатичной? Существует еще одна группа девчонок, увлекающаяся ресторанами и «сладкой жизнью». О них говорят всякое, и не разберешь – сплетни это или правда.