– Игру? – резко переспросила Мадди, опускаясь на кушетку со своей чашкой чая. – Это не игра. Я пришла сюда, чтобы развеять кое-какие недоразумения. Я росла, слушая истории о том, как маму отлучили от семьи из-за того, что она влюбилась в бродячего актера.

Мадди перевела взгляд с кузенов на герцога.

– И я хочу, чтобы вы все знали, что мой отец был прекрасным человеком, высоконравственным и добросердечным. Он честно зарабатывал на жизнь своими талантами. Он был благороднее многих аристократов, которых я знаю. И он любил мою мать больше жизни. – Мадди вспомнила, как видела убитого горем отца, стоявшего на коленях у могилы матери. Глаза ее наполнились слезами, но она переборола их и сосредоточила взгляд на деде. – Вы не имели права судить о папе, не зная его. С вашей стороны это было гнусно. Гнусно и жестоко!

– Как ты смеешь говорить с его светлостью таким тоном… – Альфред поднялся со стула.

Но Хутон жестом велел ему вернуться на место рядом с Тео, молча наблюдавшим за сценой, широко распахнув глаза за стеклами очков.

– Мадлен права, – заметил герцог печально. – Я был жесток. И в наказание потерял мою единственную дочь. И уже никогда не увижу Сару. – Его подбородок задрожал, когда он снова посмотрел на внучку.

Раскаяние деда застигло Мадди врасплох. Она считала его вчерашнюю печаль результатом шока. Думала, что сегодня он будет заносчивым и высокомерным. Ожидала, что он задерет свой надменный подбородок и будет взирать на нее с презрением. Мадди даже приготовила несколько резких замечаний, чтобы спустить его с небес на землю. Но сейчас резкость по отношению к деду выглядела бы неуместной.

– Мама попала в аварию, когда мне было тринадцать. – Мадди описала, как все случилось, как сломалась ось у их фургона и мать попала под колеса. И еще рассказала, что два года спустя после этого ее отец умер от легочного заболевания, так и не оправившись от горя. В заключение же она добавила: – Тогда я оставила странствующую труппу и устроилась в театр «Нептун».

– Я видел вас в нескольких спектаклях, – вставил Тео. – Вы потрясающе играете.

Мадди тепло ему улыбнулась.

– Моя мама тоже хорошо играла. Она была очень одаренная актриса. Она научила меня всему, что я умею. – Мадди устремила взгляд на деда. – А вы, наверно, и не догадывались о ее таланте. Вы когда-нибудь пытались разыскать ее?

Хутон понурился и медленно покачал головой.

– Много лет я даже не позволял произносить ее имя в моем присутствии. Я велел убрать ее портрет, сделав вид, что ее никогда не было на свете. Но когда стареешь, начинаешь оглядываться назад и видишь все свои ошибки. Я только надеюсь, что ты сможешь меня простить.

– Что за ерунда?! – воскликнул Альфред. – Тетя Сара ослушалась тебя и сама выбрала свою судьбу. Я не понимаю, почему нас должно волновать то, что с ней стало.

Даже не взглянув на кузена, Мадди проговорила:

– Если наш дедушка хочет узнать о моей матери, я расскажу ему. И вас это не касается.

Еще не успев договорить, Мадди вдруг поняла: сама того не желая, она приняла сторону герцога. Неужели у нее потеплело сердце по отношению к нему? Но что он сделал, чтобы заслужить это?

Высказал сожаление, вот и все. Да, но еще он винил себя, а не ее мать. И он повесил портрет мамы на почетном месте над камином. Никогда, даже в самых смелых своих фантазиях Мадди не представляла, что сможет проникнуться приязнью к деду.

Но сможет ли она простить его? На этот вопрос она пока не могла ответить.

Герцог отхлебнул из своей чашки и с легким дребезжанием поставил ее на блюдце. Затем, строго взглянув на старшего внука, проговорил:

– Тебе, Альфред, лучше привыкнуть к присутствию моей внучки в нашей жизни. Я намерен вписать ее имя в свое завещание. Вместе с тобой и Тео она получит равные части наследства, не являющегося неделимым.

После этого объявления в комнате воцарилась гробовая тишина. Мадди была в шоке от услышанного и не сразу осознала всю чудовищность слов деда. Неужели он думал, что она пришла сюда ради денег?

Тут Альфред вскочил на ноги и закричал:

– Боже правый, ты не можешь это сделать! Ведь она – никто!

– Напротив, могу, – возразил Хутон и вскинул подбородок, глядя на внука. – И я это сделаю. У тебя нет права голоса в данном вопросе.

Лицо Альфреда исказила безобразная гримаса ярости.

– В таком случае я объявлю тебя недееспособным. Ты не можешь изменить свою волю ради этой охотницы за наследством.

Мадди поставила на столик свою чашку.

– Я не за этим сюда пришла, – заявила она.

Но ее никто не слушал.

Герцог дотянулся до бокового столика, взял колокольчик и позвонил. Мадди же показалось, что звон этот прозвучал… как-то странно и совершенно неуместно.

Вскоре в комнату вошел дородный мужчина в скромном темном костюме, как будто все это время ждал сигнала где-то неподалеку.

– Слушаю, ваша светлость, – проговорил он.

– Альфред, я уверен, ты помнишь Дикенсона, моего адвоката. Скажите, Дикенсон, есть ли вероятность того, что в суде меня признают недееспособным? – спросил герцог.

– Нет, ваша светлость. Я готов поклясться в трезвости вашего ума и памяти перед любым судом.

– Отлично. Можете идти.

Дикенсон исчез за дверью так же быстро, как и появился.

Мадди поразила перемена, произошедшая в ее деде. Печальный старик, скорбящий о потере дочери, внезапно превратился во властного аристократа, герцога до мозга костей. И теперь она уже вполне могла представить его тем неумолимым деспотом, который отказался от ее матери.

Тем не менее он не должен был диктовать свою волю ей.

Мадди вскочила на ноги и решительно заявила:

– Ваша светлость, нет нужды менять завещание. Я не приму от вас ни пенни.

– Глупости. Никто не откажется от такого щедрого предложения. Включая тебя. Ты получишь наследство. Я твердо решил это.

Мадди промолчала. Выражение этого морщинистого лица свидетельствовало о том, что спор не даст никаких результатов. При взгляде на кузенов Мадди заметила ярость и негодование на лице Альфреда. А Тео, казалось, избегал на нее смотреть. Возможно, и он считал ее золотоискательницей.

Нейт вошел в свободную спальню в конце коридора. Кровать и другие предметы мебели были накрыты простынями для защиты от пыли. Задернутые шторы мешали лучам послеобеденного солнца проникать в помещение. Только в узкой полоске света, пробивавшейся в щель между шторами, танцевали тысячи пылинок.

Его взгляд перекочевал на стул у камина. Память перенесла его в тот день, когда после свадьбы он усадил Мадлен к себе на колени, а потом овладел ею. Он помнил в мельчайших подробностях каждую секунду, каждую деталь тех волшебных ощущений, помнил запах ее волос, движения ее бедер и ее стоны. Всем своим существом он жаждал испытать все это вновь.