В ту ночь я почти не спала. Брайан тоже не мог уснуть. Мы оповещали друг друга о том, что до моего отъезда оставалось семь, потом шесть часов и так далее. Мы смеялись. Когда под утро я заснула, меня разбудил Брайан, который точно так же, как и мама, не любил вставать рано. Он потянул меня за руку. «Все, шутки в сторону, – сказал он, – у тебя автобус через два часа».

Папа той ночью домой не возвращался, но когда я вылезла с чемоданом через окно, то увидела, что он сидит на каменных ступеньках и курит. Он настоял на том, что донесет мой чемодан, и мы отправились вниз по Литтл Хобарт Стрит и по Олд Роуд.

Пустынные улицы были мокрыми. Время от времени папа оборачивался ко мне и делал языком щелкающие звуки, как будто понукал лошадь. Мне казалось, что он таким образом пытается выполнить свой отцовский долг и поддержать свою дочь, которая отправляется в большое жизненное путешествие.

Когда мы дошли до станции, папа повернулся ко мне и сказал: «Дорогая, жизнь в Нью-Йорке может оказаться не такой легкой, как ты думаешь».

«Я справлюсь», – ответила я.

Папа засунул руку в карман и вынул свой любимый складной нож из синей немецкой стали с костяной рукояткой. «Я буду спокойней себя чувствовать, если ты его возьмешь», – с этими словами он дал мне нож.

В конце улицы появился автобус и остановился на станции компании Trailways. Раздалось шипение сжатого под давлением воздуха, и двери открылись. Водитель положил мой чемодан в багажное отделение. Я обняла папу. Когда мы коснулись щеками и я почувствовала запах табака, виски и одеколона, я поняла, что папа специально для меня побрился.

«Если что-то будет не получаться, ты всегда можешь вернуться домой, – сказал он. – Я тебя буду ждать, понимаешь?»

«Понимаю», – ответила я. Я знала, что он будет ждать, но была уверена, что уже не вернусь в Уэлч.

В автобусе было всего несколько пассажиров, поэтому я выбрала место у окна. Водитель закрыл двери, и автобус тронулся. Я решила, что не буду оглядываться: хотела смотреть только вперед, а не на то, что я оставляю позади. Правда, потом все-таки обернулась.

Папа закуривал. Я помахала, и он помахал мне в ответ. Затем он засунул руки в карманы и продолжал стоять, немного согнувшись. Вид у него был совершенно отвлеченный. Может быть, он вспоминал о том, как он сам в возрасте семнадцати лет уезжал из Уэлча и был точно так же, как и я сейчас, убежден в том, что больше никогда не вернется сюда. Не знаю, что он думал: надеялся на то, что его любимица вернется, или, в отличие от него, найдет собственную дорогу в этом мире.

Я засунула руку в карман, потрогала костяную рукоятку ножа и помахала ему еще раз. Фигура папы становилась все меньше, а потом автобус повернул, и она совсем исчезла.

Нью-Йорк я увидела в сумерки. Вдалеке, за горами поднимались небоскребы. Дорога пошла вверх, и на другой стороне реки виднелся остров, застроенный небоскребами, окна которых горели в лучах заходящего солнца.

Сердце начало часто биться, а ладони стали влажными. Я встала, прошла в малюсенький туалет в конце салона автобуса и умылась над небольшой железной раковиной. Я внимательно посмотрела на свое отражение в зеркале и подумала о том, какое впечатление произведу на жителей Нью-Йорка. Увидят ли они во мне долговязую, провинциальную девушку из Аппалачей с острыми локтями, большими коленями и огромными зубами? Много лет папа повторял мне, что я наделена внутренней красотой. Большинство людей не замечают этой внутренней красоты. Мне самой было сложно ее увидеть, но папа говорил, что именно она создает облик. Я надеялась, что жители Нью-Йорка увидят во мне то, что видел папа.

Автобус прибыл, я взяла свой чемодан и вошла в здание станции. Вокруг меня сновали толпы людей, и я чувствовала себя словно камень, который омывают быстрые воды реки. Неожиданно я услышала, что кто-то зовет меня по имени. Это был бледный парень в очках с такими толстыми линзами, что его глаза казались маленькими точками. Его звали Эван, и он сказал мне, что он Лорин приятель. Сестра была на работе и попросила его меня встретить. Эван предложил донести мой чемодан и вывел меня на шумную улицу. На переходе стояла толпа народа, проезжая часть была забита машинами, и в воздухе летали обрывки бумаги. Я шла следом за Эваном.

Мы прошли до следующего пересечения улиц, и Эван поставил мой чемодан на землю. «Тяжелый, – пожаловался он. – Кто у тебя там?»

«Моя коллекция угля».

Он смерил меня непонимающим взглядом.

«Шучу», – сказала я и ударила его в плечо. Эван не понял моей шутки, и это было хорошим знаком. Значит, не все жители Нью-Йорка были такими остроумными и интеллектуальными, как многие могли предположить.

Я подняла чемодан. Эван больше не настаивал на том, чтобы помочь мне его нести. Более того, мне показалось, он обрадовался, что избавился от него. Мы прошли до следующего перекрестка.

«В Западной Виргинии живут девушки крепкие, как гвозди», – заметил он.

«Это точно», – ответила я.

Эван довел меня до немецкого ресторана под названием Zum-Zum. Лори выносила в каждой руке по четыре больших пивных бокала из-за стойки бара. Ее волосы были собраны в два больших пучка, и говорила она с немецким акцентом, потому что, как объяснила мне позже, за это давали хорошие чаевые. «О, дас ист майнер сестер-швестер! – воскликнула Лори. Она подняла вверх бокалы с пивом: – Velkomen в Нью-Йоркен!»

Я ни слова не знала по-немецки, поэтому воскликнула: «Граци!»

Посетители ресторана рассмеялись. Лори была занята на работе, а я пошла гулять. Несколько раз я терялась, и мне приходилось спрашивать людей, как мне пройти к определенному месту. Меня неоднократно предупреждали о том, что жители Нью-Йорка очень грубые. В тот день я поняла, что отчасти это соответствует действительности. Когда я пыталась остановить людей на улице, многие из них не останавливаясь, продолжая идти по своим делам. Они даже не смотрели на меня. Правда, когда они понимали, что мне не нужны их деньги, их отношение менялось. Они смотрели прямо в глаза и давали точные указания о том, как попасть к Эмпайр-стейт-билдинг. Некоторые из них даже рисовали мне схему, как пройти. Я сделала вывод, что жители Нью-Йорка просто делают вид, будто они недружелюбные.

После окончания Лориной смены мы поехали на метро в Гринвич-Виллидж и пришли в женский отель под названием Evangeline, где она жила. В мою первую ночь в Нью-Йорке я проснулась в три часа и увидела, что небо над городом ярко-оранжевого цвета. Я думала, что где-то пожар, но Лори объяснила – это смог над городом отражает свет фонарей, домов и машин. Она сказала, что ночью здесь небо всегда такого цвета. В Нью-Йорке не видно звезд. «Но ведь Венера не звезда, – подумала я. – Возможно, я смогу ее увидеть».

На следующий день я нашла работу в забегаловке на 14-й улице, в которой продавали гамбургеры. После вычета налогов и социальных отчислений зарплата составляла 80 долларов в неделю. Я много думала о том, как сложится моя жизнь в Нью-Йорке, но даже не подозревала, что в городе так много возможностей. Мне нравилась работа, хотя не очень радовала смешная красно-желтая униформа. Мне даже нравился ажиотаж, который происходил во время наплыва покупателей в обеденный перерыв. Кассиры выкрикивали заказы в микрофон, сотрудники на конвейере переворачивали жарящиеся гамбургеры, все метались между автоматами с напитками и тем местом, где разогревали картошку фри, и менеджер всегда помогал тем, кто не справлялся от обилия заказов. Сотрудники заведения ели с 20 %-ной скидкой, и первые недели работы я неизменно брала на обед чизбургер и шоколадный шейк.