Партизаны быстро разгрузили оба контейнера, а на освободившееся место погрузили двух раненых, подвезенных на подводе.

Михаил, не мешкая, взлетел – надо было успеть освободить поляну. Никакого освещения, кроме костров, нет, и столкнуться – пара пустяков. Да и летняя ночь коротка, а успеть на свой аэродром нужно до рассвета.

Когда сели, подрулили ближе к санчасти. Там раненых уже ждали – на носилках перенесли в избу к медикам. Рядом стоял санитарный фургон. Вероятно, по прибытии следующим самолетом еще одной партии раненых их отправят в госпиталь.

Механики оттащили самолет Михаила на стоянку и загнали его под деревья.

Михаил взобрался на центроплан, открыл крышку бензобака и сунул туда веточку. Вытащив, увидел, что бензина в баке осталось едва-едва – смочен оказался самый кончик ее. Сегодня еще ночь безветренная, а что будет, если ветер поднимется?

В подтверждение его тревоги на посадку зашел очередной У-2. Мотор его работал неровно, с перебоями, а на планировании просто заглох – закончился бензин. Михаил мысленно похвалил себя за предусмотрительность – за то, что распорядился после прогрева двигателя долить в бензобак самолета еще немного бензина.

Летчики и механики с тревогой ждали остальных самолетов.

Возвратились все, но бензина в баках не было, и кто-то планировал с уже заглохшим мотором, у других он глох на пробеге уже после посадки. Кроме Михаила только один самолет сел нормально, сам вырулив на стоянку.

Ближе к вечеру Михаил направился на стоянку женской эскадрильи – искать Веру. Механики, техники и пилоты смотрели на него с некоторым удивлением, но никакой враждебности, презрения или даже просто недовольства к появлению штрафника на их стоянке не выказывали. Наоборот, кокетливо постреливали глазками.

У Михаила глаза разбежались – сколько симпатичных женщин и девушек здесь было.

— Товарищ Борисов, вы не меня ли ищете? — улыбнулась одна из девушек.

— Откуда вы фамилию мою знаете? — удивился Михаил.

— Как же нам вас не знать, после того как вы двум нашим летчицам жизнь спасли и из вражеского тыла их вывезли?

Что и говорить, внутренне Михаил был польщен.

— Нет, девушки, не вас – мне бы Лебедеву Веру увидеть.

— Тогда вам туда. — Девушка показала рукой вправо.

Следуя ее направлению, Михаил вышел в лесу на землянки. Кто в них обитал – было ясно с одного взгляда на веревки для сушки белья. На веревках, натянутых между деревьями, сушилось белье – трусы, чулки, бюстгальтеры.

Михаил остановился. Ему вдруг стало как-то очень неудобно – вроде как в чужую интимную жизнь вторгается.

— Ну что ж вы остановились? Смелее! — раздался женский голос.

Михаил обернулся. Сзади его догоняла красивая чернявая девушка.

— Вам же Лебедева нужна?

Михаил кивнул. Вот ведь женское племя: стоит только на их территории появиться, и уже вся эскадрилья знает – кто и к кому пришел.

Девушка проводила его до землянки и постучала в закрытую дверь:

— Девушки, к вам гость – мужчина. Можно?

Дверь открылась, и на пороге появилась Вера. Увидев Михаила, она смутилась.

— Проходите.

— Здравствуй, Вера. И вроде мы уже на «ты» перешли…

Михаил прошел в землянку, сел на грубо сколоченный табурет. Все-таки сразу видно, что здесь женщины обитают: зеркальце на столе, расческа, да и пахнет в землянке не так, как у мужчин.

— Что же вы меня забыли, Сергей? Два дня не появлялись!

— Полеты! К партизанам вчера летали – еле назад дотянули! Уж больно далеко – две сотни километров в одну сторону.

— Далеко, на пределе, — профессионально оценила Вера.

— Железная дорога помогла. Рельсы блестели, вот по ним, как по нити Ариадны, и добрались до лагеря.

— Вы и про нить Ариадны знаете? — удивилась Вера.

— Вы что думаете, что я всю жизнь штрафником был и книг не читал? — слегка обиделся Михаил.

— Мало кто знает сейчас мифы и легенды Древней Греции, — с сожалением заметила Вера.

— Ну да, больше пролетарского писателя Пешкова читают.

— Что-то я не припомню такого…

— Вот так, а еще учитель. Это же псевдоним Горького, который Максим.

— Ой, мамочки, все война из памяти вышибла! Точно!

Дальше разговор перешел на поэтов. Вера все больше о Пушкине и Лермонтове говорила, а Михаил – о Есенине и Цветаевой. Даже некоторые стихи вспомнил – не все еще забыл.

Когда он замолк, Вера некоторое время сидела задумчиво – о Есенине она слышала, но не читала, а о Цветаевой вообще узнала впервые.

— Марину Цветаеву Советская власть не любит, — прервал молчание Михаил.

— Тогда чего ее читать? Наверняка буржуазные слюни.

— Понятно, — протянул Михаил. — «Я Солженицына не читал, но осуждаю».

— Это ты о ком? — не поняла Вера.

— Пустое, — спохватился он, — не бери в голову.

— Эх, сейчас бы на море, — мечтательно сказала Вера, — на песочке бы поваляться, мороженого поесть.

— Ты была на море? — удивился Михаил.

— С мужем ездили. Ему путевку дали – как раз перед войной. Здорово! Впечатлений – на всю жизнь.

— Да, на море бы сейчас – просто сказка! Пиво холодное, местные чурчхелу носят, хачапури…

Дверь в землянку неожиданно отворилась. На пороге стояла капитан. Негодующим взглядом она окинула беседующих.

— Лебедева! Кто позволил пропустить посторонних в расположение части?

Вера вскочила с нар:

— Какой же он посторонний, товарищ комэск? Он такой же летчик.

— Мне лучше знать. Он штрафник, и делать ему здесь нечего. А вы, гражданин красноармеец, немедля покиньте расположение части. По-моему, вам на полеты пора.

— Так точно.

Михаил вышел из землянки. Женщины эскадрильи проводили его – кто жалостливым, а кто и злорадным взглядом.

«Вот облом! И чего я такого неправильного сделал?» – думал Михаил, возвращаясь в расположение своей эскадрильи.

Они отлетали ночь, сделав четыре вылета на бомбежку.

Утром еще и отдохнуть не успели, как его вызвали к особисту.

«Черт, наверное, карга эта – командир женской эскадрильи – настучала!» – решил Михаил и внутренне уже приготовился к неприятностям.

Постучав в дверь, он вошел, представился.

— Красноармеец Борисов по вашему приказанию прибыл.

— Садись.

Михаил уселся на стул.