— Отец согласился, — ответила без злости и боли, с легкой полуулыбкой.

Всего два слова, но они сказали мне о многом. Вскоре будет зарыт топор войны. И я этому рада, не хочу, чтобы мой сын страдал, ведь непрощенные обиды и ненависть распускают корни настолько глубоко, что их с каждым годом становится сложнее отодрать. А мои родители хотят покоя и ясного неба для Аслана. Сына. Внука.

С того дня машину Тагира видела чаще, но никто из нее не выходил. Не могла я пересилить себя, снова предать родителей.

— Вырастет сильным джигитом, будет маму защищать, — повторяла всегда мама, глядя на внука, но сегодня это прозвучало как-то по иному.

Я посмотрела на нее, но головы она не подняла, продолжала увлеченно играться с Асланом. Наступила тишина. А затем мама посмотрела на меня и вздохнула, словно решаясь на серьезный разговор.

— Дети не должны отвечать за грехи своих родителей. Но они всегда будут за них горой, что бы ни происходило вокруг. Сейчас я ясно это поняла. Аслан бы сделал для меня то же самое.

Замолчала.

— Мы не простим его. Никогда. Пока вас не было, он много раз приходил и стоял на коленях. Била его, и знаешь, легче не становилось. Вражды не будет, но мое материнское сердце не простит. Пусть всё совершила его мать, но боль от этого не меньше. И теперь, с приходом материнства, ты должна меня понять, — покачала головой мама. А затем глянула неожиданно пронзительно: — Но ты тоже мой ребенок. Моя дочь. Я только сейчас осознала, что все эти годы жила лишь памятью, совсем не думая о тебе. Взвалила на тебя ответственность, которую должна была нести сама. Не совершай чужие ошибки. Живи своим умом, своей жизнью. Думай о сыне и о себе. Мы с отцом хотим, чтобы ты была счастлива.

Я не осознавала пока ее слов до конца, но внутри меня отпустила пружина, которая годами заставляла находить в напряжении. И сейчас немного полегчало. Нет, я не стала внезапно счастливой, не обрела настоящее умиротворение, на это понадобятся годы и годы, но я почувствовала: я на правильном пути.

— Идем, сынок, на прогулку, — уже свободнее улыбнулась и потянула его к себе.

А когда вышла из подъезда, щурясь от полуденного солнца, впервые прямо и пристально посмотрела на тонированные стекла черной машины.

Остановилась, гипнотизируя машину на той стороне дороги. Не отрывая взгляда, глядела. А затем дверца открылась, и на землю ступил Тагир Юсупов.

Мы стоим друг напротив друга. Я не отвожу свой взгляд, и он понимает мой посыл верно. Переходит дорогу, встает рядом, с жадным любопытством вглядываясь вглубь коляски. Так смотрит голодающий в пустыне на сосуд с кристально-чистой, свежей водой, не может наглядеться, налюбоваться.

— Мы любим гулять в парке, — первой нарушаю тишину, толкаю коляску вперед.

Он не решается отобрать у меня ручку, но вижу, как хочет делать это сам. Но нет, это моя прерогатива. Только моя.

Мы идем молча. Периодически чувствую на себе его взгляды, полные тоски, но не смотрю на него в ответ.

— Мне сказали, ты не ездишь на родину, — разрезал тишину его голос.

Я промолчала. А что говорить? Не могу там появиться, нет на это пока сил. Снова видеть те лица, что устроили когда-то травлю, убили веру в людей. Знаю, теперь они будут виновато и стыдливо опускать головы, не посмеют смело смотреть мне в глаза. А я сейчас занимаюсь сыном, нет желания тратить время на этих людей.

— Ахилла перевезли сюда, на местный ипподром. Компания будет оплачивать уход за ним, он теперь твой, — прошептал в конце Тагир, а я замерла, чувствуя, как гулко колотится о ребра сердце.

— А говорил, сыну коня отдашь, а не мне, — слегка усмехнулась.

— Я… Не заслужил место рядом с вами и право учить сына жизни, — запнулся. — Я был не прав. Во всем не прав, Ясмина. Прости меня.

Эти два слова ничего не значили сейчас для меня. Просто слова, которые и я могу произнести так же легко и обыденно.

В этот момент раздалось кряхтение. Аслан проснулся. Мы как раз уже сделали круг и остановились у подъезда. Было видно, как не хотел расставаться с нами Тагир, словно оттягивал время, но говорить нам было практически не о чем.

— Разреши мне… — просипел он, когда я взяла на руки сына.

Я поколебалась секунду, а затем увидела, с каким интересом ребенок смотрит на отца. И позволила ему перекочевать в мужские руки. Тагир взял его с осторожностью, и взгляды двух мужчин одной крови встретились. Меня словно ударило молнией, так они были похожи. Не внешне, нет, что-то внутреннее, неуловимое.

— Юсуповская порода, — как-то чересчур гордо произнес Тагир, и я дернулась от этого.

— Мой сын — Аслан Булатов, — выдернула своего сына из рук мужчины, прошипела ему в лицо, не желая слышать этих слов: — Таким родился, таким умрет в глубокой старости.

Зло посмотрела на Тагира, удобнее взяла сына на руки и направилась в подъезд. Есть только я и он, мой мальчик.

— Завтра я уезжаю, — донесся до меня его напряженный голос.

Я замерла, обернулась. Злость истлела, ее смыло волной горечи от его слов.

— Надолго? — вырвалось у меня.

Корю себя за свой интерес, но слово уже не вернуть назад. Никак.

— Навсегда, — шепнул так тихо, что я бы не расслышала, если бы не направление ветра.

Застыла, чувствуя, что сейчас стою на перепутье разных дорог, где каждый шаг отсечет прошлое, настоящее, будущее.

Мне хотелось закричать, что он трус. Гад и мерзавец, который смеет убегать, но я лишь поджала губы, опасаясь, что могу расплакаться.

— Возьмешь от меня подарок на прощание? — спросил с такой надеждой, что я вынужденно обернулась, желая посмотреть ему в лицо.

А там четко написана агония, словно сейчас он прощается, испытывая сильнейшую боль. Понимает, что между нами слишком много боли, чтобы можно было спокойно через нее перешагнуть.

— Что именно? — не выдержала, спросила.

А когда он полез во внутренний карман пиджака, с затаенным дыханием наблюдала за тем, как он разжимает кулак, а на ладони… Серебряное солнце с тремя лучами.

— Солнце, — прошептала, прикрывая глаза, по щеке скатилась слеза.

— Я не могу подарить тебе луну, — дернул губами, посмотрел на меня печальным взглядом. — Это навсегда встанет между нами. Но знай, я никогда бы не отдал подарок, данный тебе, другой. Никогда.

Это я уже давно знаю. Так жаль, что он был испорчен женщиной, которая просто вероломно украла у меня символ нашей любви. И разрушила всё хорошее, что было в этом чувстве.

— Но я хочу подарить тебе новый, созданный специально для тебя. Олицетворение новой жизни и той любви, что навсегда будет в моем сердце, что бы ни случилось. Три луча — ты, я и Аслан, — произнес и протянул на ладони.