Артемов помолчал — как бы ожидая, не скажет ли Зайцев еще чего.

Ждал и Зайцев.

— Этого теперь достаточно для ареста? — презрительно произнес Артемов.

— Нет, — честно признался Зайцев. — Для ареста этого недостаточно.

Артемов двинул сапогами.

«Сейчас встанет и уйдет», — подумал Зайцев.

Но Артемов просто заложил заново нога на ногу. Не привык подолгу сидеть в одной позе. «Не кабинетный», — отметил Зайцев.

— Да уж. Товарищ Зайцев. Только поверхностные люди не судят по внешности. Знаете, кто это сказал?

«It is only the shallow people who do not judge by appearances», — непроизвольно повторил голос у Зайцева в голове, голос из воспоминаний, которые он тотчас отогнал, как туман, который мешал ему видеть худощавое лицо Артемова.

— А впрочем, откуда вам. — Артемов выудил папиросы.

— Товарищ Баторский, что ли? — попробовал угадать Зайцев.

Как ни мало радовал его весь этот разговор, Артемов саркастически двинул уголком рта: улыбка. И ты, Брут. Зайцев был несколько разочарован. Даже умные люди были бессильны перед чувством собственного превосходства — и делали глупости; поразительно, как легко это работало.

Артемов снизошел до ответа:

— Товарищ Уайльд. Оскар Уальд.

Пересолить в этой игре было невозможно, и Зайцев подсыпал намеренно простодушным тоном:

— Иностранный специалист?

— Вроде того.

Зайцев кивнул.

— Молодец товарищ Уайльд. Здорово формулирует. Вот и я тогда подумал: а может, зря я турусы на колесах развожу? Что, если мое первое — самое внешнее — впечатление и есть самое правильное?

— И какое же было ваше первое впечатление?

Зайцев чуть не ляпнул: «Тридцать три богатыря», но вовремя затормозил. Ученый мильтон был сейчас на сцене ни к чему.

— Дружный сплоченный коллектив. Строй. Я подумал: непросто будет разложить его на отдельных индивидов.

— Боже…

— Что?

— Какие словечки у вас смрадные, — снова дернул углом рта Артемов. Выговорил брезгливо: — Индивиды…

— А как надо?

— Личности! Личности, товарищ Зайцев.

Папиросы лежали перед ним. Но он опять шарил по карманам. Рука замерла, словно вспомнив что‑то.

— Виноват. А пепельницу мою, ее вы стибрили — тоже в интересах следствия? Или как оно у вас называется?..

— Тоже, — выдохнул Зайцев. — В этих самых интересах.

— И возвращать не собираетесь? Я так и подумал. Ну что ж. Я не в обиде. Считайте, это был мой небольшой вклад в вашу работу.

Он закурил. Кивнул сквозь дым.

— Так что там с личностями? Продолжайте, не стесняйтесь. Я большой охотник до теорий.

Зайцев смотрел ему прямо в глаза. Вот они старческими не были: цвет их был по‑молодому чист, а блеск выдавал настороженность, собранность.

— Вот тут‑то и вышла картина ясная. Все детальки сразу встали на свое место. Все курсанты нуждались в деньгах. Но каждый на свой манер. Личности хоть куда!

Зайцев принялся загибать пальцы:

— Один пьет богато. Не водку трескает — иностранные коньяки, вина. Богато пьет… Денег прорва нужна. У другого, говоря словами поэта, кокаина серебряной пылью все дороги замело. Тоже недешево. Вдобавок покупать его где‑то надо, кокаин этот. Чревато знакомством с разного рода непотребной публикой. Проститутками, беспризорниками. Не лучшая характеристика для будущего маршала.

Артемов двинулся на стуле, будто опять хотел переменить позу, но раздумал.

— Товарищ Давыденок, — сказал он, дернув челюстью, будто проглотил лишний согласный, — должен был употреблять морфин после тяжелого сабельного ранения.

— Должен был перестать.

— В вашем справедливом мире, товарищ Зайцев, — возможно. Только не хотел бы я жить в вашем справедливом мире.

— Это чем же вам мой мир не нравится?

Снова Артемов как будто проглотил согласный. В остальном лицо его было спокойно.

Зайцев продолжал держать перед ним растопыренную пятерню.

— Третий — с женщинами нетрудового поведения общение поддерживает. Тоже влетает в копеечку. Четвертый — книжки антикварные скупает. Пятый — в картишки перекидывается, причем хорошо так, по‑крупному. Продувает вот только. Шестой… — Он остановился. — Да тут и пальцев не хватит, товарищ Артемов. Но нам столько не надо. Нас один интересует. Который с женами своими все разобраться никак не может. А тем временем обе семьи содержит. Благородно. Но никакого жалованья не хватит. Это ведь его вы тотчас потащили из‑под удара — выдумали эту Сиверскую.

У Артемова дрогнули желваки.

Гипсовый Ленин смотрел на них добрым понимающим взглядом.

— Вам бы шаржи в стенгазету сочинять. Под рубрикой «Нравы», товарищ Зайцев.

— Само собой. И вам обоим — вам и товарищу Баторскому — происходящее в ККУКСе очень не нравилось. Вот история‑то: ваши мальчики — и так вляпались.

Тот хмыкнул:

— Вас послушать, так гнездо разврата.

— Зачем же так сразу, — дружелюбно поправил Зайцев. — Книжки — это хорошо. Да и жена‑модница с любым человеком приключиться может. Даже честным. Соблазны — вот правильное слово. «Соблазны большого города» — ваши собственные слова. Верно? Я вначале не придал им значения. Подумал: жалобы немолодого человека. А потом понял вас. После деревень да провинциальных гарнизонов, маршей да военных лагерей ваши курсанты попали в Питер. Многие — впервые в жизни. Большой город. Не каждому по силам.

Артемов уронил столбик пепла, смахнул рукавом.

— Тут‑то и нарисовался к услугам ваших курсантов, ваших мальчиков товарищ Жемчужный. Всегда готовый ссудить под грабительский процент или шепнуть, где взять деньги. Только второе еще хуже. Потому что прямиком вело на тотализатор ленинградского ипподрома. А там бедного юношу со взором горящим уже принимали опытные граждане жулики.

— Так‑так.

— Вначале я подумал: когда прижало крепко, отлично все курсанты смогли преодолеть личностные и классовые противоречия. Разумеется, в этом деле понадобился лидер. Вожак. Потом я подумал…

— А вы, оказывается, мыслитель, товарищ Зайцев. Вы им и вождя назначили?

— Вот принято говорить: материнский инстинкт. Мол, мать всегда ринется на защиту своего дитя, презрит опасность, нападет на хищника, который крупнее ее самой, — ну знаете. Так вот. Мне как раз случилось понаблюдать в последнее время в условиях жизненных. Подумать над вопросом, так сказать. И знаете, что я понял? Отцовский инстинкт, он не хуже материнского будет. Злая штука — инстинкт этот отцовский. Вот что я понял, товарищ Артемов. Биология с ботаникой здесь совсем ни при чем. Мол, папаша свое собственное потомство будет защищать и кормить. Ерунда. Даже и вовсе чужого ребенка защищать ринется, будто собственного сына, если жизнь столкнет. Наладит, так сказать, между ними связь того или иного рода. Например, связь между учителем и учеником.