— У-а, — судорожно выдохнул мужик мгновенно забыв и про Матрену, и про поросенка, и про свой кистень. Он схватился за пах, согнувшись вперед, округлив глаза и выставив вперед свою бороду, а Погожин размахнулся ногой еще раз и врезал носком ботинка мужику в горло. Тот предсмертно захрипел и откинулся на спину.

— Ношение холодного оружия, — обошел его Станислав, и со всей силы ударил ногой в голову, — карается лишением свободы, — он ударил его еще раз, — на срок до двух лет, — еще один удар, — статья два-два-два пункт четыре Уголовного Кодекса.

Мужик в ответ только хрипел и скреб ногами землю.

— Матрена, забери у него все режущее и… В общем, все. И свяжи. — Станислав пощупал свое плечо. — Вот ублюдок, неужто руку сломал? Опять инвалидом оставили.

Женщина, в полном соответствии с указаниями, вытряхнула мужика из зипуна, сняла с него пояс, сапоги, после чего сбегала во двор, принесла ремни и с видимым удовольствием накрепко стянула грабителю руки за спиной. Потом подошла к Погожину и стала осторожно ощупывать поврежденное место.

— В милицию надо его сдать, — вскрикивая от боли, сказал Станислав. — Или что там у вас вместо нее. Под суд отдать выродка. Пусть ему хороший срок намотают.

— Целое, — с облегчением сообщила хозяйка и поцеловала плечо прямо сквозь рубашку. — Зашиб только. Сейчас, я лед принесу. А послезавтра баньку истопим.

Станислав со вздохом кивнул, попытался было взять топор, но правая рука его по-прежнему не слушалась. Погожин поднял его левой и кивнул на полураздетого мужика:

— Этого есть куда сунуть?

— А в подпол положу, — кивнула Матрена. — Соседа барину попрошу весть послать, он заберет.

* * *

Хотя стрельцы усадьбу и потрепали, но разорить толком не разорили. В возрасте все были, солидные, уравновешенные мужики. Взять себе отрез ткани али шкатулку красивую они еще могли, вот ломать просто так, чужого разорения ради они не умели. Получись еще драться за усадьбу, раны получать, друзей убитых видеть — может и осерчали бы. А так… Набрали воины себе кое-какой рухляди, взломали несколько сундуков, вышибли одну дверь — и все. Ну, зарезали пару свиней — так и то только себе на пропитание. Зализа, правда, в отместку за Урака всех лошадей из конюшни забрал, но в остальном усадьба почти не пострадала. Нет, недаром государь Иван Васильевич себе в опричники только молодых людишек берет — никого старше двадцати пяти годков нету. Кровь молодая, горячая, все хотят Великую Русь, Третий Рим на этой земле поставить, а не дикое ляхтское безобразие терпеть. Вот опричники бы тут все по бревнышку раскатали и в поленницу сложили — не поленились. Себе на потеху, другим крамольникам для вразумления. А стрельцы…

Зализа вспомнил своего друга боярского сына Толбузина, приведшего его в опричнину, но оставшегося при государевом дворе. Грамотку бы хоть ему отписать, да посылать не с кем. Связанного боярина везли привязанным к коню, но накрытым поверх головы кафтаном — дабы позора не имел, поежели следствие от наговора его оправдает. Однако толку от такой скрытности оказалось мало: встречные смерды, крестясь, яко на икону, ломали шапки и низко кланялись своему барину. Опасаясь бунта, опричник не рискнул останавливаться на ночлег в деревне, а свернул ближе к вечеру в лес, где и вывел стрельцов на потайную поляну.

Десятники выставили вокруг стана усиленную стражу, но ночь прошла спокойно, а вечером следующего дня боярина Волошина благополучно доставили в Копорье.

Пока Капитон искал подьячего, да извещал о скором допросе воеводу Кошкина и отца Петра, Зализа просмотрел найденные грамоты, но ничего интересного не обнаружил. Здесь имелись грамоты отчинные, бессудные, отводные, рядовые, сотные, ввозные указы — видать, копились бумажки не одно поколение. Среди прочего нашлись совсем древние свитки с Нагорной проповедью и Откровением Иоанна — хотя место им не под седалищем кого-либо из смертных, а на церковном аналое. И хотя Семен не был уверен, что хранение священных записей в стуле имеет отношение к чародейству, пришедшему отцу Петру о своем подозрении он доложил.

— Спасибо, сын мой, — кивнул священник, развернул свитки, внимательно их прочитал, после чего спрятал в широкий рукав рясы. — Об этом мы спросим самого боярина.

Следом за иереем подошел угрюмый воевода крепости, и Капитон отправился за пленником.

Харитон Волошин встал перед столом «допросной избы» без страха, взгляда не отводил, не оправдывался и о снисхождении не молил.

— Не хочешь ли покаяться в грехах своих, сын мой? — проникновенно спросил его священник. — Очистить душу свою пред господом, облегчить совесть нашу, избавив от необходимости причинять тебе боль телесную?

— Нет на мне грехов перед землей русской и перед государем наши, Господом помазанным на царский стол.

— А пред самим Господом греха у тебя нет? Не грешен ли ты в ворожбе, идолопоклонничестве али чародействе?

— Нет, отче. Крестным знамением осенить себя не могу, потому, как кромешник бесчестный руки мне связал. Но креста на мне нательного он не нашел, я с ним с самой купели не расстаюсь.

Отец Петр подошел к боярину, вытянул за тонкую льняную нить небольшой медный крестик, перекрестился и опустил его назад, пленнику на грудь.

— А пошто боярин, свитки священные в стуле своем хранил и седалищем своим их каждодневно попирал? — извлек иерей из рукава найденные Зализой грамоты.

— To… — облизнул боярин пересохшие губы. — То мой прадед, Трифон Олегович Волошин, в самом Иерусалиме перепись сделать заказал… Дабы с самой Святой Земли, по которой нога Господа нашего ступала, в наш дом… Привесть…

— Так пошто ты их под задом своим держал?! — громогласно вопросил священник.

— Самое надежное место… В доме… — выдержка изменила боярину, он сглотнул. — Но в чародействе не замешан… Господом клянусь.

— Странные вещи деятся в наших землях нынешним летом, боярин, — неожиданно подал голос воевода Кошкин. — Мор пришел во Псков и город этот, опора земли нашей, вовсе обезлюдел; незнамо откуда свалились на берега Невы, что Великий князь Александр от свена заслонил, две сотни латных иноземцев с колдунами странного вида. С Новагорода человек пришел. Сказывает, хотя после мора всем псковским купцам и прочим людишкам вход в город был запрещен, однако и там лихорадка началась. И при всем этом Ливонский орден вдруг воспротивился тягло государево платить и вроде как новые воровские шайки для набега собирает. Чувствую я за этим злонамеренную руку тайную, что крамолу готовит, и не только для Северной пустоши, но и для самого государя.

— Моего участия в этом нет, Павел Тимофеевич, — с прежней твердостью ответил Волошин. — Нет на мне греха.

— Что ж, — вздохнул воевода. — Коли так: Семен Прокофьевич, читай.

Зализа взял допросные листы обоих колдунов и начал подробно читать для обвиняемого те их места, где они доносили на боярина Волошина о чародействе и желании извести самого царя.