– По рельсам ты собирался уехать из Храма вместе со мной, – сказал я, – добраться до холма и заставить меня принести тебе излучатель. На тепловозе можно доехать туда?

Владыка молчал.

Я припомнил железнодорожный мост неподалеку от того места и кивнул:

– Ну да, можно... Ладно, с тобой мы разберемся по дороге, Гест. Юна, веди его, а я буду смотреть, что впереди.

Лестница закончилась длинным коридором, и я первым подбежал к приоткрытой двери столярной мастерской в дальнем его конце. Заглянул – внутри никого. В чем дело, куда все подевались? Точильный круг на одном станке до сих пор вращался, в воздухе висела древесная пыль. Дверь на другой стороне была неплотно прикрыта.

Юна спешила по коридору, толкая перед собой Владыку, я распахнул перед ними дверь и приказал:

– Веди его дальше.

Вслед за Гестом она нырнула в мастерскую. На лестнице показались люди. Пригнувшись, я дал длинную очередь по ногам, один человек упал, другие бросились вверх по ступенькам. Раздались ответные выстрелы, я отпрыгнул в мастерскую и захлопнул дверь.

Задвинув засов, обернулся – Юна вела Владыку между станками. Когда я, перезаряжая автомат, направился следом, она позвала:

– Егор! Там что-то шумит. Будто... будто работает большой мотор.

– Мотор?! – Я бросился вперед. – Это Чак, он уезжает!

Когда мы ворвались в депо, там царила суматоха. По перрону бежали монахи в черных комбинезонах, на шпале боковой ветки, держась за окровавленную голову, стоял на коленях светловолосый мастер Алекс. Изза наковальни выглядывал кузнец, прижимая к плечу приклад крупнокалиберной винтовки с откинутыми сошками и внушительным оптическим прицелом.

Из трубы тепловоза валил дым, он медленно набирал ход, двигаясь к туннелю на другом конце депо.

– За ним! – Я схватил Юну за плечо, и тут Гест упал.

Он не поскользнулся и не споткнулся – намеренно повалился под ноги девушке. Зацепившись за него, она растянулась на бетонном полу и выпустила автомат, ремешок которого так и не перекинула через голову.

Я схватил ее за плечи. Дверь мастерской стояла нараспашку. Вторая дверь, ведущая на лестницу, сорвалась с петель и упала в клубах дыма – снаружи что-то взорвали, чтобы сломать ее.

Юна застонала, держась за колено, когда я попытался поставить ее на ноги. У меня в боку будто орудовали раскаленной кочергой, но я обхватил девушку и поднял. Тепловоз медленно набирал ход. Владыка Гест на спине отползал от нас.

Клонясь на левый бок, я похромал к рельсам. Юна откинула голову, глядя назад из-за моего плеча, ухватила висящий на боку автомат. Натянув ремешок, приподняла ствол и вдавила спусковой крючок.

Я не видел, попала она или нет в тех, кто выбегал из мастерской. От боли в боку кружилась голова, меня подташнивало, сердце выскакивало из груди.

Добежав по шпалам до подножки, то есть закрытого оградкой из арматуры железного прямоугольника, приваренного к задней части тепловоза, я забросил Юну на него.

Заглушив шум двигателя, стук колес и крики, громыхнула винтовка кузнеца, и тепловоз отозвался протяжным звоном, когда пуля ударила в борт. Ноги заплелись, я упал, повиснув на ограде, ударяясь коленями о шпалы. Юна сжала мои запястья и потянула. Тепловоз въехал в туннель.

Перевалившись через ограду, я рухнул на бок. Светлый круг удалялся, в нем виднелась часть депо с рельсами и распахнутая дверь столярной мастерской. Несколько человек в желтом бежали к Владыке Гесту, а он стоял на коленях, расправив плечи, глядел нам вслед.

– Как ты? Егор! – Юна склонилась надо мной.

Становилось все темнее. Лицо девушки плыло и качалось.

– Егор! Разин, ты меня слышишь?

Тепловоз сотряс удар, впереди лязгнуло.

– Егор!

Лицо Юны исчезло, растворилось в темноте. Зато на его месте возникло другое: морщинистое узкое лицо Луки Стидича. Оно смазалось, будто по рисунку провели ластиком, помолодело, морщины разгладились...

И наконец я вспомнил, где видел раньше этого человека.

Прижимая руку к повязке, я сел и огляделся. Сквозь закрытые железными ставнями окна свет почти не проникал, но под потолком горели две лампочки в аккуратных железных абажурах. Приглушенно стучали колеса, пол покачивался.

Как называется это место? Салон, вагон? Они приварили к платформе на колесах срезанный кузов автобуса... значит, скорее, салон. Я сидел на затянутой потертым бархатом лавке у стены. На откидном столике лежали окровавленные бинты, стояли несколько склянок из тех, что притащил Чак, прежде чем заняться моей раной, и мисочка с пахнущей дегтем мазью.

Куртка жреца валялась на лавке у другой стены, где висело большое мутное зеркало. Через весь салон шла ковровая дорожка – от закрытой железными шторками двери, ведущей на подножку, до второй, без шторок, за которой были машинный отсек и кабина.

Рядом с миской стоял треснувший стакан и лежала фляга. Я открыл ее, понюхал, налил полный стакан темно-красного вина и залпом выпил его. Когда запрокидывал голову, чтобы вылить остатки в рот, левый бок сильно заболел. Поставив стакан, я оглядел повязку, оттянул край... Так и есть, Чак заштопал рану суровой нитью.

Сколько времени прошло? Я смутно помнил, как меня тащили через салон, склонившегося надо мной карлика, глухие голоса, пульсирующий электрический свет. А еще – удар. Что это был за удар, когда мы только-только покинули депо?

Каждое движение левой руки причиняло боль в боку. Я не стал надевать порванную, пропитавшуюся кровью куртку. Сдвинув защелку на окошке возле лавки, приоткрыл ставню. Снаружи мелькали деревья, растущие на вершине невысокой насыпи, вдоль которой ехал тепловоз. За насыпью ползли развалины, ставшие уже привычными за эти дни. Моросил дождик, влага попала мне на лицо, я стряхнул ее ладонью. Закрыл и запер ставню.

Когда я пробирался по Храму, уже вечерело. Из депо мы укатили ночью, а сейчас, кажется, позднее утро... Значит, прошло часов восемь-десять. Долго же я валялся. Ладно, по крайней мере, хоть способен стоять на ногах и нормально соображать. Правда, боец из меня теперь никакой – рана болит, левой рукой толком двигать не могу, бегать тоже вряд ли получится.

Я наполнил стакан еще на треть, выпил и закрыл глаза, откинувшись на койке. Итак, Лука Стидич, я вспомнил, кто ты. Вспомнил молодого ассистента, помогавшего доктору Губерту во время эксперимента. Вот почему мне казалось, что я видел тебя совсем недавно, но при этом я все никак не мог понять, кто ты. Для меня ведь с тех пор прошло несколько дней... но ты постарел лет на тридцать.

Значит, все-таки будущее?

Нет, что-то не вяжется. Что-то очень-очень сильно не вяжется. За тридцать лет можно нанести ядерные удары по Москве, за это время могла высохнуть Ока, а мир мог измениться до того состояния, в каком я увидел его, когда спустился с холма. Все так, но...