чувствовал именно разочарование. Чары спали с Онкелиана, он напрочь лишился всего магического и вдохновенного, отдав своё предпочтение самому насущному и суетному — простому хлебу.

— Воспоминаний всё меньше и меньше, дорогой кузен. Я просыпаюсь, я ломаю голову над волшебной формулой, и я снова ложусь спать. И если не расшифрую формулу заклятья, то воспоминания вовсе прекратят накапливаться.

— Что?! — встревожился мужчина. — Как ты… во что ты ввязался?! Тебе требуется помощь?

— Да, — Ватрушка поднялся на ноги и уже было вышел из-за стола, — не приближайся к омуту и на версту в таких одеждах, тебя там быстро вокруг пальца обведут. За меня же не волнуйся, я обучился плавать в мутных водах. Может, сом и угорь — рыбы неблагородные, однако они долго живут… и становятся огромными.

Ватрушка двинулся к дверям, решив, что безупречно провёл игру, хоть они никогда не были с кузеном настоящими соперниками, скорее наоборот — союзниками и соучастниками мелких преступлений. Однако жизнь разрушает союзы и умаляет участие, когда дороги расходятся по разным берегам, и когда один покоряет моря, а второй сидит в засаде на дне неглубокого пруда. В конце концов, между Идорином и Онкелианом навсегда останется одно слово — зависть.

— Подожди, — кузен ухватился за небогатый наряд Ватрушки и задержал его. — У меня имеются плохие вести для тебя…

— Какие-такие вести? — недоверчиво прищуриваясь, прошипел маг.

Он будто почувствовал, как через мимолётное прикосновение сквозь слои тканей ему передаётся холодный озноб, что уже разбил тело Идорина. Повеяло морозом, словно в таверну заявился бог северных ветров.

— Онкелиан, тётушка… она…

— Что с матерью? Она здорова? — Ватрушка быстро вернулся на собственное место.

— Да… но тебе это не поможет. Тётушка очень огорчена твоим поведением, она приказала лишить тебя, — какое-то время Идорин собирался с мужеством, но потом всё-таки закончил предложение стремительно и твёрдо, — …приказала лишить тебя всяческого довольства. Также она запретила родственникам поддерживать тебя, словом, делом или деньгами — не важно.

— Что?! — возмущённо заорал Ватрушка на всю таверну и ударил кулаком по столу. — Лишить меня довольства? Да я и без того перебивался от выплаты к выплате… Мне даже пришлось вернуть семейные магические реликвии и личные артефакты, что я приобрёл на средства отца. Так что же… что же мне делать теперь?

Онкелиан растерянно схватился за голову. Кузен с жалостью в глазах смотрел, как его стародавний закадычный приятель рвёт волосы, однако опальный маг быстро одумался и взял себя в руки. В итоге, ему, подобно Момо, тоже не нужна была ни жалость посторонних, ни снисхождение чужаков. Может, Идорин когда-то являлся самым близким человеком для Онкелиана, но ныне всё страшно изменилось. Теперь двоюродный брат Ватрушки превратился в иноземца, которому никакие власти не дадут взаймы земли, особенно из области сердца.

— Ну, а ты тогда что тут потерял? Зачем объявился на встрече? — прохрипел Ватрушка, протирая усталые веки. — Только навлечёшь на себя немилость матушки. Если ты думаешь, что способен помочь мне либо оказать услугу — то лучше и думать забудь. Всё, пора прощаться.

— Но, дорогой кузен…

Ватрушка резко подскочил с сидения. Он собирался вылететь из таверны на крыльях, что подарили ему гнев и негодование, но потом поменял своё мнение. Поддев за плетёную ручку аккуратную корзинку с пирожками, которую принёс с собой, Онкелиан передал дар двоюродному брату со словами:

— Вот тебе съедобные воспоминания обо мне. Нам не следует больше видеться. Удачи. Позаботься о моей матушке, и о тётушке тоже. Ты всегда был единственной отрадой для них.

Идорин ничего не успел ответить. Он беспомощно хлопал ртом, провожая взором порывистую фигуру Онкелиана, которого будто штормовые вихри сдули из таверны. Рядом с мужчиной осталась лишь корзинка, полная пирогов с вареньем из шиповника. Если бы Идорин знал, что на языке цветов шиповник означает удовольствие и боль, то смог бы оценить иронию.

Забрав из стойла Тортика, Онкелиан двинулся по ровным, мощёным улицам Исар-Динн уже налегке, если, конечно, не считать тяжесть в душе за истинное бремя. Ватрушка вёл ослика за поводья, пока сам шёл, уткнувшись в потрёпанный трактат, который вручил ему Идорин. Маг надеялся, что сумеет расшифровать злополучное заклятье на пергаменте, и ему не придётся опять что-то стряпать наспех в ставке с упованием на то, что больную голову озарит просветление сразу, как только руки займутся чем-то толковым.

Разве в Элисир-Расаре не говорили, что грешно оставлять руки без дела, голову — без мыслей, а уста — без добрых слов? Ещё как, только эта присказка прошла мимо Онкелиана, в отличие от тех невзгод, что сегодня нарисовались на столичных улицах специально для него. Возможно, из-за непокорности и сыновьей непочтительности судьба Онкелиану не благоволила, или боги и небеса на него прогневались — кто ж разберёт теперь? Главное, именно сейчас он натолкнулся на того, кого не желал лицезреть под светом солнца более всего. Ватрушка бы скорее предпочёл, чтобы дорога его свела с бесами, с демонами из преисподней, с матушкой, или лично с лысым чёртом, однако путь мага перехлестнулся с лысеющим колдуном по имени Азурок Алн, гебром из дома Быстрых Рек и его бывшим наставником.

— Взгляните, кто у нас здесь, — громогласно возвестил Азурок, вышагивающий в компании нового подмастерья и парочки служек. — Какая радостная встреча.

Смуглое лицо старика рассекла издевательская ухмылка. Тёмно-синяя мантия реяла за спиной волшебника, и в её тени укрылись все приспешники заклятого врага Онкелиана, причины его стремительного падания. По крайней мере, Ватрушка свято верил в это.

— Здравия тебе, добрый дин, — хмыкнул Азурок.

Но Ватрушка не спешил отвечать. Он не мог сейчас изречь какую-нибудь слащавую любезность, а дерзить и разыгрывать из себя заносчивого горделивца теперь у Ватрушки не было прав — он не носил на поясе меча или кинжала, и, следовательно, не принадлежал больше к знати, семейство от него отказалось, волосы его остригли — все зримые свидетельства указывали на то, что перед Азурком возник обычный смертный, не защищённый деньгами или властью, без покровительства фамилии, а, значит, если тот примется сильно докучать, то можно просто раздавить его ногой, словно назойливого жука.

— Так будет со всяким, кто рискнёт восстать против коллегии гебров! Прежде он седлал белогривую кобылу и разъезжал в шелках, а ныне вынужден сидеть на плешивом осле. Был почти что аром, а стал презренным черном!

— Вам, достопочтенный, ещё не наскучило меня оскорблять? — устало закатив глаза, прошептал Онкелиан.

— Уйди с дороги, — злобно оскалившись, объявил уважаемый маг, — сгинь с пути. Мое право проходить первым. Твоё же — это обязанность мне уступить.

— Как повелите, господин.

С этим