Крики Марка немного ослабли. Теперь он просто отчаянно плакал.

- Мне так страшно, - хныкал он. – Пожалуйста, выпусти меня.

Антуанетта подошла к Кэсси и взглянула на неё с презрением в глазах.

- Отпусти его, - потребовала она. – Ты поступаешь очень жестоко.

- Это я поступаю жестоко? – Кэсси подняла бровь, и новая волна гнева захлестнула её. – Тебе, скорее всего, надо показать пальцем на себя, а не на меня.

Антуанетта была в ярости от того, что ей бросили вызов. Она шагнула вперёд с недовольным лицом и физически попыталась оттолкнуть Кэсси от двери.

Кэсси сделала то, что ей не терпелось сделать весь день. Она подняла руку и сильно ударила девочку по лицу.

Антуанетта отшатнулась, упала на колени и согнулась пополам, обхватив лицо руками, рыдая от боли.

- Ой, ой, ой.

Элла подбежала и опустилась на колени рядом с ней, девочка при этом рыдала, помогая Антуанетте вытереть лицо. Крики Марка внутри шкафа стали не более, чем хриплым, отчаянным шёпотом.

- Выпусти меня. Пожалуйста, я прошу тебя, выпусти меня.

Слушая нотки страха в его голосе, Кэсси обнаружила, что к ней возвращаются воспоминания о том событии. Она вспомнила те моменты своего давно забытого прошлого, которые глубоко похоронила в недрах своей памяти.

У неё вдруг возникло такое странное чувство, будто это она была внутри этого шкафа. Она точно знала, каково было там находиться. Как маленькая полоска света сначала сузилась, а затем и полностью исчезла, когда дверь закрыли, оставив её в гнетущей, удушающей тьме. Как шкаф внезапно начал казаться ей слишком маленьким, чтобы вместить её вместе с её паникой, и не важно, насколько сильно она кричала, ей казалось, что её крики никогда не выйдут за пределы той толстой двери.

Кэсси знала, что её отец стоит за той дверью, потому что слышала, как он кричит, даже если она и не могла точно разобрать, что именно он говорил. Это было неважно. Он был зол, а она вела себя плохо, и поэтому он притащил её наверх и затолкал в этот большой, тёмный шкаф, а затем закрыл дверь.

Кэсси вспомнила, что потом он ушёл. Она ждала внутри шкафа, казалось, несколько часов, пока у неё не заболело горло от криков, а её пятки не были разбиты до ссадин, когда она била ими в дверь, отчаянно пытаясь её открыть. Там практически не было воздуха, было очень жарко, и ей приходилось сражаться за каждый вдох.

Её отец не выпустил её оттуда. В конце концов, наверх поднялась Джеки и освободила Кэсси.

Внезапно, не в силах продолжать это наказание, Кэсси отошла от шкафа и открыла дверь.

Марк, полностью побеждённый, лежал на полу, совсем как она тогда. Он вылез, моргая от дневного света и Кэсси вспомнила, каким мог быть свет после той удушающей темноты. Он причинял боль, и она едва могла открыть глаза хоть на мгновение.

Лицо Марка было опухшим и мокрым от слёз, он казался более подавленным, чем она могла бы себе даже представить.

Когда мальчик проходил мимо, он что-то пробормотал, чего Кэсси не смогла разобрать.

Антуанетта вскочила на ноги и попыталась обнять его, но Марк оттолкнул её и вышел из комнаты, повернув в направлении своей спальни.

Антуанетта и всё ещё рыдающая Элла молча последовали за ним.

В ужасе от полученной травмы, Кэсси вспомнила, что тогда тоже оттолкнула сестру.

Она сильно толкнула её, Джеки закричала и упала вниз, в темноту.

Кэсси яростно покачала головой. Она снова путала воспоминания со снами. Этого не было. Она оттолкнула Джеки, но это был лишь слабый, нежный толчок. Она не стояла на краю оврага. Она не пыталась спастись, хватаясь за воздух своими руками с красным маникюром на пальцах, когда падала.

Кэсси закрыла дверь шкафа, и когда она это сделала, то обнаружила, что весь её предыдущий гнев испарился. А на его место пришло чувство вины.

Она пыталась сказать себе, что её действия были оправданы, что эти дети вели себя настолько дико, что им требовалась серьёзная дисциплина. Что Марку не будет особого вреда от того, что он пару минут провёл в шкафу, а Антуанетта более чем заслужила ту пощёчину.

Но это не помешало ей осознать, что именно чувствовала она, даже если и пыталась отстраниться от реальной действительности.

Она повела себя в точности так же, как это сделал её жестокий отец.

Она потратила годы, пытаясь убежать от него и забыть о его существовании. Кэсси твёрдо верила, что она лучше него и что она, в любом случае, была жертвой, а не угнетателем. Но ничто из этого ей не помогло.

Ей было необходимо признать правду, которая состояла в том, что она, в конце концов, стала такой же, как и её собственный отец.

После того, как они вышли из комнаты, Кэсси ожидала, что дети в бешенстве разбегутся по дому. Она удивилась, когда они покорно вернулись в свои спальни. Дети были такими тихими и послушными, что она догадалась, что это происшествие травмировало каждого из них.

Она спустилась вниз и обыскала комнату для мытья посуды на предмет чистящих средств. Затем она изо всех сил постаралась отмыть машину, вытирая каждую поверхность и убирая как можно больше пролитого какао с кожаных сидений. Она была рада этому занятию, будто оно позволяло её расшатанным эмоциям выйти наружу.

Она перешла черту в общении с детьми. Она стала их угнетателем, вместо того, чтобы быть их защитником.

Она изо всех сил старалась переиграть этот инцидент в своей голове таким образом, чтобы получить некоторое объективное представление о нём, и решить насколько неприемлемым в действительности было её поведение, и могла ли она каким-либо образом исправить это. Пытаясь подробно всё вспомнить, она поняла, что не может в точности воспроизвести всё, что произошло в той комнате для гостей.

Кэсси не могла восстановить все детали. Как ситуация настолько обострилась? Что такого сказал Марк, что она так отреагировала? Она полагала, что отвела детей в ту спальню в воспитательных целях, чтобы объяснить им то, что произошло в машине. А когда она попыталась вспомнить это, то снова стала маленькой и беспомощной девочкой, которая сама была закрыта в шкафу.

Затем, когда она попыталась снова, она оказалась на краю того оврага, борясь со своей сестрой, пойманная в ловушку своего кошмарного сна.

Кэсси задалась вопросом, намеренно ли её разум стирал воспоминания, чтобы защитить её от слишком большого стресса. Она надеялась, что детали происшествия должны восстановиться, когда она сможет лучше справиться с ними.

А пока что у неё было такое впечатление, что её мысли разрывались в сотне разных направлений. Она продолжала думать о словосочетании «быть разрываемым на части дикими лошадьми». Это было именно то, что, как она чувствовала, происходило с её здравомыслием. У неё было слишком много неконтролируемых забот, не было группы поддержки, и её самый большой страх состоял в том, что худшее ещё впереди.