Бог желтого блюда.

Осталось загадкой: произнес я эти слова вслух, или они прозвучали лишь в моем сознании. И еще: чьи это были слова? — мои или присевшего напротив Старика?! Какая разница?!

Слова обожгли обидной пощечиной — обидной, потому что заслуженной. Допустим, у меня получится. Я сумею вернуться на Итаку. Проживу жизнь заново. Чужую жизнь, как носят плащ с чужого плеча, перелицованный умелой швеей. А если мне станет холодно, я отберу у кого-нибудь второй плащ. Снова отдам янтарноглазой швее: штопать, латать. Делать из старья новое.

И однажды, устав от лжи, я с радостью пойду в грязный пруд.

%%%

К счастью, оказалось: золотого дурмана отведали не все. Быстро очухавшийся эфиоп, Протесилай с женой, еще человек двадцать из команды, брезговавших жрать цветы. Филакиец даже успел снести на борт запас провианта, без зазрения совести используя для этого лотофагов. Одиссей только опасался, как бы вся еда не растаяла клочьями сна, едва корабль покинет здешний берег. Но приходилось рисковать. Зато вода в колодце была самая настоящая: студеная и чистая.

Плесни в лицо — мигом отрезвеешь.

— Покидаешь нас, Одиссеюшка? — тихо подошел круглолицый.

— Ты наблюдателен, Далет, — рыжий счел лишним скрывать насмешку. — В гостях хорошо, а дома лучше.

— Твои людишечки откажутся сопровождать тебя.

— Значит, я заставлю их силой.

— У тебя больше нет дома. Прошло много лет. На этот раз удар Далета достиг цели. Больно.

По-настоящему.

— Предположим, ты прав, лотофаг, — голос Одиссея эвучал глухо и скучно. — Но в любом случае, я не останусь здесь.

«Останешься, — промолчал Далет, но рыжий прекрасно понял его без слов. — Вас не выпустят».

«Я убью тебя!» — сверкнули в ответ глаза рыжего, и в руке сам собой возник лук.

«Убей, — кроткая улыбка в ответ. — Только не забудь бросить мое тело в прудик с лотосами».

«Тогда я убью вас всех. Исчезнут стражи — рухнут преграды».

«А не боишься при этом окончательно стать боженькой, милый дружок? И никогда уже не попасть домой: ни во сне, ни наяву?»

«Боюсь. Но еще больше я боюсь жить в чужом доме, кйторый просто похож на мой. Это ведь просто, мудрый Далет! Очень просто! Разве ты не понял?»

«Конечно, понял. Что ж тут непонятненького? Жаль. Может, передумаешь?»

«Далет, брось врать. Ведь сразу видно, зачем я вам нужен. Не для того, чтобы я что-то сделал для вас: не стану я ничего для вас делать. А вот чтобы я не сделал... Не сделал: чего? Не прорвал окончательно границы? Не нарушил старый порядок? Вы надеетесь, что без меня и мне подобных все уляжется, вернется на круги своя? Я угадал, Далет, бывший Собек-о?!»

Молчит лотофаг. Теперь уж простомолчит. В землю глядит.

На песок золотистый, бархатный.

— Слушай, у тебя лотос есть?

В первый миг Далет решил: ослышался. Поднял на рыжего изумленный взгляд. А тот, подлец, стоит, руку протягивает: дай, мол, цветочек!

Жалко, что ли?

Далет Одиссею не один — целый букет сунул. Цветков шесть. Или семь. С перепугу. От удивления. На радостях.

Или от всего сразу.

— Спасибо, — поблагодарил рыжий. Прочь пошел. Идет, насвистывает, на ходу потянулся, лук откуда-то взял. Стеблями лотоса оплел. Смешно: жирные луковицы на боевом луке болтаются. Цветки сияют. Глядь, п лука-то в руках и нет уже. Вместе с цветами. Хотя один лотос все-таки остался. Сел рыжий под знакомую пальму, что на краю площади росла. По сторонам взгляд кинул. Вздохнул глубоко, будто за жемчугом нырять собрался.

Надкусил цветок.

А круглолицый Далет, бывший Собек-о, задумался: на чем его, лотофага, провели? Вроде ни на чем, а обидно.

%%%

...Тусклое серебряное блюдо. Вскипело позолотой волн. Драгоценными бурунами расцвело. Ринулось навстречу — чтобы вновь отдалиться по воле рыжего. Все моря в ладони: лиловая пучина, где утонул Эгей Афинский. Волны, пенившиеся над гонимой коровой Ио. Прибой у Крита, помнящий малютку Громовержца. Валы на северных рубежах Айгюптоса. Вся суша в кулаке: Большая Земля и россыпи островов, Пелопоннес и Троада, побережье Черной Земли и золотистая бляшка общины лотофагов.

Люди на земле и корабли на море. Как найти нужных тебе?

Не смешите. Это просто. Надо видеть и чувствовать.

Вот со стороны Крита оклеветанный изгнанник Идо-меней ведет свою маленькую эскадру: три корабля. «Пусть спасибо скажет, что не убили!» — ухмыляется блудливая супруга. «В ножки! В ножки пускай!..» — мычит правитель новый, бык критский. Темно им, глупым: захоти Идо-меней трон вернуть, ударь Минотаврову племяннику кровь в голову — быть быку волом. Брести с коровой по смутной дороге в царство Гадеса. Да не им одним.

Удержался моряк. Расхотел родной кровью остров заливать. Уплыл восвояси.

На Кипр сейчас путь держит.

А вот с другой стороны целая флотилия идет. Раскидала паруса на четыре ветра. Видать, и Диомед Тидид вдосталь навоевался. Не стал власть законную силой возвращать. Плюнул на ванактство аргосское, на жену-изменницу. Поплыл с верными людьми куда глаза глядят.

По странному совпадению глаза Диомеда тоже глядели на Кипр.

А со стороны Ливии, с юга на восток, еще паруса маячат. Покинул Эней Анхизид родную Трою, да только пристанища нового не нашел. Ищет. И опять же на Кипре ищет.

Изгнанники. Уцелевшие под Троей. Обошедшие ловушку обманных маяков. Избежавшие кинжалов неверных жен, секир их любовников, яда наемных убийц. Те, кто не захотел возвращаться домой по трупам. Лишившихся места под солнцем, неясная сила тянула их теперь друг к другу.

Пути сходились на Кипре.

«Судьба. Она сильнее всех. Разве я особенный? Всех предали. Значит, и мне дорога — на Кипр». Рыжий попытался представить себе Пенелопу, прячущую за спиной нож, чтобы зарезать его, невовремя и некстати вернувшегося домой. Чуть с ума не сошел. По второму разу. «Ты ничем не лучше других. Тебя давно перестали ждать,» — шептала скука отравленным, желтым голосом. «Нет!» — в отчаянье пенилось море любви, засыпаемое песком. И где-то на самом краю неуверенно хныкал ребенок. Никак не мог решить: раскричаться всерьез или умолкнуть?

Тогда Одиссей приказал им заткнуться. Всем. Кипр, значит, Кипр. Благо, рядом. А там — посмотрим.

Прошай, и если навсегда, то навсегда прощай...

Д. Г. Байрон.

Солнце перевалило за полдень. Селение привычно вымерло, однако, заглянув в ближайшие хижины. Одиссей нашел их пустыми. Зато с юго-восточной окраины слышался неясный шум, и рыжий направился туда. По дороге, озираясь затравленным волком. Одиссей поймал себя на странном ощущении. Словно мир вокруг сжался. Усох. Скукожился забытой на жаре маслиной. Раздражающе близкий горизонт придвинулся едва ли не вплотную, выгоревшее небо нависло над макушкой, и край голубой, местами облупившейся чаши упирался в мелко просеянный песок — рукой подать. Казалось, все вокруг ненастоящее. Игрушечное. Не вырваться, не пробиться, разве что на крови медовокожих, янтарноглазых лотофагов.