Я — другое дело. Понимать, осознавать — не для меня.

Мне пора домой.

— ...Сказал: «Я дам вам то, чего вы просите». Так сказал ничтожный Иссин-Мардук. «Но с одним условием. Говорят, ваша богиня Удачи, которую вы обидно именуете Тюхой, очень любит некоего хитроумного не по летам странника, носящего имя Одиссей. Всех богов он сердит, кроме удачи. Прикосновение к нему дарует везение; большие люди готовы вложить в такого человека изрядные средства. Даже рискуя потерять вложенное. Если он станет кормчим в вашем походе, бедный Иссин-Мардук на время попробует стать богатым Иссин-Мардуком. Одолжит, подзаймет...» О, сказали достойные молодые люди. И повторили: о! где мы найдем этого удачливого странника? Может, его давно съели рыбы?!

Хитрый глаз представителя вдруг подмигнул мне с бесстыдной откровенностью;

— Странник отыщется сам. Так ответил малозначительный Иссин-Мардук, который тоже в некотором роде ясновидец. Просто у каждого свои методы. Если тирские купцы сумели пройти южный предел, то почему бы сыну прославленного Лаэрта-Садовника не пройти западный? С крохотным, еле заметным условием: вспомнить о долге перед мелким Иссин-Мардуком, когда возникнет повод и время вспоминать...

Я положил лист салата обратно.

— Запыленный странник благодарит за оказанное ему доверие. Признает за собой долг. Но сейчас странника ждет родной дом. Странник устал.

— Разумеется, мальчик мой, — ласково бросил старичок, мгновенно переходя к прямому разговору. — Полагаю, женихи твоей жены будут весьма рады возвращению блудного мужа. Равно как и твой благородный отец, признавший их право на сватовство. Кстати, люди говорят, что твой сын зовет одного из женихов — папой. Какого-то Антиноя Эвпейтида... ты его не знаешь?!

ИТАКА. Западный склон горы Этос; дворцовая терраса (Сфрагада)

Зеленая звезда, отвернись. Мне стыдно.

Перила холодны под пальцами. Так уже было однажды: холод перил и мертвый камень пальцев, грозящих раскрошить резные кипарисовые доски. Так держатся за Доску в море, за рукоять оружия в бою, за самого себя, когда жизнь хлещет по лицу, а сил не остается ни на месть, ни на обиду. Медленно разжимаю пальцы. Ладонь поднимается вверх, в небо. Звезды, оказавшись на ладони, меркнут. Сбиваются в стайки, испуганно трепещут светляками. Скоро утро.

Скоро взойдет солнце.

Просить прощения? У кого? За что?! Три дня я не давал ответа Иссин-Мардуку. Он терпеливо ждал. Три дня я говорил с Диомедом или Калхантом о чем угодно, кроме отплытия в никуда. Они ждали. Не подталкивали в спину. И, прими я любое другое решение, отнеслись бы с пониманием, ибо умели понимать. Думаю, кипрский представитель Дома Мурашу тоже, скажи я ему, что вопреки всему еду домой, на Итаку, согласился бы с таким решением. Иссин-Мардук ставил на меня вслепую, наугад, повинуясь чутью матерого лиса — моя свобода выбора была для него залогом вклада.

А я хотел выбрать и не мог.

Глядя в землю, все, к кому я обращался, отвечали на мои вопросы. Честно. Искренне. Не пытаясь жалеть или сочувствовать, за что я им благодарен по сей день. Убивая вопросы один за другим.

— Да, — сказал Калхант. — Я уже больше не пророк, но я слышал, что твой отец вернулся домой после Фаросского сражения. Раненый. Говорят, его сперва хотели отстранить от дел в пользу... знаешь, рыжий, я забыл имя. Со мной в последнее время так бывает.

— Это все Навплий, — сказал синеглазый аргосец, и руки Диомеда сжались в кулаки. — Подлая эвбейская тварь. Ему оказалось мало ложных маяков. Понимаешь, рыжий: он рассчитал верно. Мне донесли: Навплий посещал наших жен. Долго беседовал наедине. Убеждал. В итоге место на остывшем ложе занимал чужак. Делая чужаками — нас.

— Почему я должен быть исключением? — спросил я. Не у него. У себя. Но ответил он:

— Не знаю. Может быть, тебе повезло с женой больше? Я бродил по набережной, испытывая свое везение. Подсаживался в харчевнях к людям с серьгой. Давал себя потрогать: тайно или явно. «Пенные братья» верили в за-разность удачи, и было жаль их разубеждать или предостерегать. Расспрашивал. Жалкие вопросы: в полотняном хитоне, безоружные, с голой грудью — убить легче легкого. Да, говорят, объявляли сватовство вдовы Пенелопы Итакийской. Женихов навалом; узнай Елена, от зависти сдохла бы. Да, от имени Лаэрта-Садовника, скорбящего о погибшем сыне и желающего передать семейное дело в надежные руки. Зам, Закинф и Дулихий первыми прислали своих претендентов.

Да, моего сына обещали признать полноправным наследником независимо от выбора басилиссы. Моя мать умерла прошлой весной. Няня?.. Какая няня?!

Последний удар нанес Ворон.

— Тебя так долго не было дома, большой хозяин, — сказал седой эфиоп.

%%%

Слабо намеченные глаза деревянного идола смотрели в темноту трюма. Связка лучин чадила, дышать было трудно. Так легче. Так у грубого палладия больше сходства с совой, и оливой, и крепостью. Кумир троянцев, символ неприступности — люди болтают, что тебя выкрали, но людям свойственно ошибаться. Тебя просто отдали. Проще простого. Когда, в последние дни перед сдачей города, Одиссей с Диомедом ходили по ночам в Трою, как к себе домой — обсуждать условия и составлять списки, — палладий был передан им в качестве залога. После Диомед увез его с собой, плохо понимая: зачем?

Сейчас упавший с неба кумир рассыхался в трюме.

— Радуйся! — Рыжий тихо присел на корточки. Очень похожий на своего Старика.

Подсвеченная снизу, маска палладия казалась личиной чудовища. Или лицом смертельно уставшей женщины. Черные круги под глазами, провалы щек; трещина сухого рта. Где-то в углу плакали голодные крысы.

— Это я. Знаешь, иногда мне мечталось, что мы встретимся как-то по-другому. Иначе. Да, конечно. Семья превыше всего. На твоем месте я бы тоже добивал вернувшихся невпопад. И простить, наверное, тоже не сумел бы. А даже если сумел бы? Я говорю глупости, не обращай внимания...

Маска палладия оставалась прежней. — Хорошо, молчи. Сейчас у меня нет яблока, чтобы подарить тебе. Я никогда не говорил этого вслух, но вы с Пенелопой очень похожи. Не сердись, это правда. Вы похожи, и я теряю вас обеих. Уже потерял. Ведь правда, почему я должен быть исключением?

Застенчивая крыса подошла ближе.

Села у ног, завороженно глядя на рыжего безумца.

— Может, я себе все это придумал? Любовь, разлуку, войну? Может, жить надо проще: не видеть, не чувствовать, не делать. Просто понимать. Ведь если на миг допустить, что понимать — также просто, как и все остальное... Я бы сумел понять что угодно. Любовь? — Нет. Всего лишь плотское влечение мужчины к женщине. Война? — Неизбежная и даже в чем-то полезная штука. Способная решить многие вопросы быстро и определенно. Разлука? — Родина там, где тебе хорошо. Жена убивает мужа в купальне. Пройдут годы, и сын-мститель прикончит собственную мать. Почему бы и нет? Боги оправдают одного убийцу и осудят другого; кого именно — неважно. Просто от скуки ткнут наугад пальцем. О да, мне кажется: еще чуть-чуть, и я пойму!.. Научусь. Я никогда не спрашивал у тебя, синеглазая моя: ты умеешь понимать?!