— Осени не будет! — кричал. — Не будет!

А потом помчался по лестнице на свой этаж, ворвался в квартиру с открытым окном и улыбающимся ангелом на стене, встал на подоконник и закричал на всю округу:

— Осени не будет! Осени не будет! Осени не будет никогда!!!

Его слабый, пропитой голос только кошки на крыше услыхали, да и то не испугались. До двуногих же его голос не долетал, остывал звук где-то на полпути и умирал. Тогда Рыбаков в последний раз сказал, что осени не будет, оттолкнулся от подоконника, расправив руки, как крылья и полетел. Вниз…

На сей раз ангел не стал спасать его, просто смотрел с грустью вослед.

А Вова, пролетев десять этажей, превратился в осенний лист, который, медленно кружась, ввинчиваясь в воздух, слетел к земле…

Это был последний и единственный осенний лист в городе Москве. Он совсем медленно проплыл последний метр и накрыл собой огромную крысу, прячущуюся в траве.

Мятникова так испугалась, что просто вжалась в землю и закрыла глаза… А когда открыла их, чувствуя, что ничего страшного не произошло, обнаружила перед своей мордой женскую руку, которая сжимала мужскую. И тяжесть во всем теле была огромная…

Повернула голову и обнаружила лежащим поперек нее человека мужского пола. С трудом выползла из-под него и узнала в дядьке художника, проживающего в соседнем подъезде. Удивилась, как тот не раздавил ее… И тут что-то шарахнуло ее по самому сердцу.

«Главное, чтобы это был не сон! — просила она Господа. — Пожалуйста, Господи!!!»

Она щипала свое человеческое тело пребольно, дергала его за волосы, наступала ногой на ногу и… Оставалась человеком…

Пожалуй, счастливее момента в ее жизни не было. Она не смеялась, не плакала теперь, просто горела солнечным огнем изнутри…

Потом она с нежностью посмотрела на тело художника, почти с любовью подумала о нем, что пьяненький, сердечный, подняла его на руки, подивившись легкости плоти, и понесла без усилия домой…

Ее квартира была опечатана ДЕЗом, но она смело сорвала эту никчемную полоску бумаги, толкнула дверь ногой и внесла свою не тяжелую ношу в родную квартиру.

Ее сейчас все волновало — и запах старой мебели, и дешевые постеры на стенах, и звуки капающей в кухне воды из крана. Волновало и радовало… Она бережно уложила мужичка на свою кровать и погладила его по щеке.

Рыбаков открыл глаза и посмотрел на нее.

— Это ты? — спросил он.

— Я, — ответила она.

— Почему тебя так долго не было?

— У меня было очень много дел…

— Сколько лет прошло?

— Может, двадцать, может, больше…

— А зачем ты надела вуаль?

Она обернулась к зеркалу и впервые за очень долгое время увидела свое лицо в мелких шрамах. Но они более не гноились и не производили отталкивающего впечатления. Просто шрамы сеточкой.

Действительно, вуаль, подумала она.

— Знаешь, мне нравится носить вуаль…

Он улыбнулся, уткнулся лицом в ее большую ладонь…

Они не видели ангела, слетевшего со стены его квартиры и подглядывающего в ее окно. Божественный посланец медленно размахивал крыльями, нагоняя в эту крохотную квартирку всю любовь мира.

— Ах, — проговорила она.

— Ах, — вторил он.

* * *

Билл целых два часа прождал на Курском вокзале. Сидел собачонкой и глядел по сторонам. Что-то внутри у него сорганизовалось не так, как обычно, что-то натянулось до обрыва, беспокоилось в животе.

Он ее не осуждал за то, что убежала. Молодая, должна бегать туда-сюда… Билл знал, что более ее никогда не увидит, и вот странное дело — ощутил какую-то маяту в центре своего толстого живота. Он не знал слова «тоска», а потому все пытался найти определение своему самочувствию, совсем не обращая внимания на собирающуюся вокруг него толпу людей.

— Крыса! — определил кто-то.

— Да нет же, — спорил приезжий из Гагр. — Собака! Видите на груди медаль собачью!..

— Ну, вижу…

— Это — бультерьер, — приезжий порылся в авоське, отломил от батона кусочек копченой колбаски и протянул Биллу. — Я — собачник, я знаю…

Крыс увидел приближающуюся человеческую руку с куском вкусно пахнущей колбасы и подумал, что все-таки человеком быть хорошо. Человек дает крысе колбасу, а крыса не может дать колбасы человеку… Он осторожно взял с пальцев угощение и мигом проглотил.

— Я же говорил, — радовался житель теплых мест. — Нормальная собака! Причем дорогой породы!

«Хороший человек», — подумал Билл, облизнувшись.

— Товарищи! — закричали в толпе. — Никто собаку не терял?

— Да какая это собака! — провозгласил некто в клетчатой кепке осипшим баритоном. — Крыса! Крыса самая настоящая! Мутант!

— Сам ты мутант! — оскорбился гагринец.

— Папаша! — огорчился владелец кепки. — Я три года в ветлечебнице отработал. Я что, крысу от буля не отличу!

— Какой я тебе папаша! — разозлился гость столицы. — Ты вдвое старше меня! Мне еще тридцати нет!

— А я всех папашами называю, — оправдался сипатый.

— Вот и канай отсюда! Ишь ты, сыночек!

Здесь должна была случиться драка. Многие в толпе на радостях аж приплясывали, ожидая, как клетчатый гагринца уделает.

Билл с маятой в животе следил за развитием событий, но ему совсем не хотелось, чтобы били южанина, а потому он попытался по-своему вступиться за колбасу дающего. Решил залаять по-собачьи, поднял голову к высоким крышам и запищал отвратительно на всю площадь Курского вокзала. Все вложил в это писк Билл. И непонятную тоску, и плач по исчезнувшей подруге, и предчувствие скорой смерти…

— Пи-и-и-и-и-и!!! — пронеслось по Москве.

— Действительно, крыса, — отшатнулся приезжий.

— Во, козел! — сплюнул кепка. — Говорил же, ветеринар я…

От такой здоровенной крысы толпа с омерзением сделала шаг назад.

Вдруг послышался голос с другого края толпы:

— А були как раз так и скулят! Лаять були не любят… У меня у самого буль…

В первые ряды протиснулся субтильный молодой человек с физиономией, сплошь высеянной угрями.

— Одно лицо с моим! — подтвердил он.

— Еще один кретин! — поразился тип в клетчатой кепке.

— Попрошу! — погрозил тощим пальцем выступающий. — Еще одно оскорбление, и…

— И что? — двинул грудью вперед предупрежденный.

— Милиция! — закричал субтильный. — Сержанты!

Владелец кепки тотчас растворился в суете московского вокзала, а субтильный смело двинулся к Биллу со словами: