— Ваню Литвинова! — сказала Любка. Сказала и сама испугалась, что все над ней будут смеяться. Ваня совсем недавно учится у них, к тому же он малахольный.

Но никто не засмеялся, только Панова сказала:

— Гусь. — И показала рукой, как гусь вытягивает шею.

Но никто не смеялся над Любкой и не смотрел на Панову. Все смотрели на Веру Ивановну, что она скажет.

— Молодец, Люба, — сказала учительница. — Ваня у нас недавно, но он должен быть вместе со всеми. Литвинов Ваня, ты ведь хочешь вступить в пионеры?

Ваня встал. Он был красный, длинная шея слегка качалась. «А он правда похож на гуся, — подумала Люба. — Ну и что такого?»

— Я думал, нельзя, — сказал Ваня, — а если меня принимаете, то я завсегда хочу со всеми. — И сел, продолжая беззвучно что-то шептать. Губы его шевелились, глаза смотрели доверчиво.

…Они стояли шеренгой посреди зала, ветерок трепал рукава белых рубашек и кофточек.

— Я, юный пионер СССР, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю…

Люба давно выучила наизусть эти слова. Она повторяла их дома, наверное, сто раз. Их нравилось произносить громко и отрывисто, необыкновенные слова, серьёзные и торжественные. Но сегодня, в зале, наполненном весенним ветром, солнцем и звоном трамваев, влетающим в окна, торжественное обещание звучало по-другому — как будто в хоре голосов был слышен только её голос, это она клянётся, она обещает, и её обещание все слышат, все запомнят.

А потом высокая девушка — вожатая Галя — повязывает всем галстуки. Она закидывает галстук Любе за голову, потом поправляет воротник кофточки, а потом надевает блестящий металлический зажим с тремя языками пламени, красными, как галстук. Люба знала, что это будет счастливый день, но только теперь она почувствовала, как может быть счастлив человек. Она стала другой и казалась себе значительной, потому что такое большое событие произошло в её жизни.

Елизавета Андреевна заиграла «Интернационал», а они все — и Митя, и Соня, и Генка Денисов, и Ваня — все ребята подняли руку в салюте. Любкина рука дрожала от волнения и от радости. Она покосилась на Соню: наверное, и у неё дрожит рука. Но со стороны было незаметно. Соня стояла и твёрдо, выставив локоть вперёд, отдавала салют.

А потом они бежали по улице. Им некуда было спешить, а бежали потому, что от бега ветер трепал концы галстуков, и концы потрескивали, похлопывали около уха. От этого радость становилась ещё больше. И ещё было радостно оттого, что рядом бежали Соня, и Митя, и Лида Алексеева. Любке хотелось бежать так долго-долго, может быть, всю жизнь.