– Что вы хотели сказать мне?

Лавиния помолчала, очевидно удивленная твердостью тона Пиппы.

– Вам нужно остерегаться его.

Урок, который Пиппа уже усвоила.

– Джаспер… любит женщин. Больше чем следовало бы. Но когда настает время держать слово… он отступает.

Поколебавшись, баронесса добавила:

– Не хотелось бы видеть, как он губит вас только потому что вы ему поверили.

В ее словах слышалось столько печали, и Пиппе не понравилось, что в груди опять вспыхнула боль. От сознания того, что эта женщина хорошо ему знакома. Слышала от него обещания. А он ее предал.

И еще от многого, ей непонятного.

Пиппа застыла при этой мысли. Ей не следовало не хотеть, чтобы он ее предал. Ей следовало не хотеть его обещаний. Не хотеть его. Это всего лишь наука, разве нет? Исследования. Ничего больше. И уж точно ничего эмоционального.

Мелькнуло воспоминание: сухие теплые губы графа Каслтона на ее губах.

«Ничего эмоционального».

Пиппа покачала головой:

– Между нами ничего нет.

Рыжая бровь баронессы изогнулась в знакомом жесте.

– Вы прошли потайным коридором в его кабинет.

– Кросс не знал, что я его найду. Он не ожидал увидеть меня. И не хотел, чтобы я приходила.

Поколебавшись, она добавила:

– Ясно, что он глубоко любит вас, леди Данблейд. Думаю, что его любовь искренна.

Не то чтобы Пиппа что-то знала о любви. Но она вспоминала звуки его голоса в темноте потайного хода. Выражение серых глаз, когда Лавиния сражалась с ним, стоя прямо и гордо в его кабинете.

Если это не любовь, тогда что же?

А ее он так и не коснулся.

Горло перехватило спазмом, и Пиппа попыталась сглотнуть.

Баронесса рассмеялась. Неприятный звук.

– Джаспер не знает, что такое любовь. Желай он нам добра, держался бы подальше.

И опять в груди Пиппы что-то сжалось.

– Может быть, и так, – сказала она, – но совершенно не важно, что случилось в прошлом. Ясно, что вы – очень важная часть его…

Она поколебалась. Как в вежливом обществе называют любовниц?

Пиппа была уверена, что матери не понравилось бы слово «любовница».

Но она и леди Данблейд находились здесь одни, никто их не слышал, так что Пиппа не стала ходить вокруг да около.

– Он ваш любовник?

Карие глаза леди Данблейд широко раскрылись.

– Он не мой любовник.

– В любом случае значения это не имеет. У меня нет никакой власти над этим джентльменом. Он должен был помочь мне в одном исследовании. Которое теперь закончено.

– Джаспер не мой любовник, – перебила баронесса.

Пиппа отмахнулась:

– Возможно, не сейчас, но одно время… и опять это не ва…

– Леди Филиппа, – перебила баронесса настойчиво. – Господи боже! Он не мой любовник…

Баронесса осеклась. На лице были написаны паника, отчаяние и немалая доля страха.

– Он мой брат.

Кросс стоял в кабинете владельца «Падшего ангела», наблюдая за происходящей внизу игрой. Там делала ставки половина Лондона. Очень богатая половина Лондона.

В зале было полно людей. Женщины в дорогих шелках и атласах, с лицами, скрытыми изящными масками, сделанными специально для этого случая. Мужчины с тысячами фунтов, прожигавших карманы. Всем не терпелось играть и выигрывать, и наслаждаться теми моментами, когда удавалось перехитрить казино.

Пять лет, с первого Столпотворения, мужчины становились жертвами искушения «Ангела» и ставили на карту все, призывая удачу. И каждый год большинство этих мужчин проигрывало. Выигрывали владельцы «Ангела».

Чейз любил повторять, что они выигрывают, поскольку им особенно нечего терять. Но Кросс считал: они выигрывают потому, что больше ничего не оставалось. Они продали свои души и теперь обыгрывают лондонских джентльменов.

Однако сегодня Кросс засомневался. Засомневался в их постоянной неукротимой способности выигрывать.

Засомневался в себе.

Слишком многое происходило сегодня на Столпотворении. Слишком много того, чего он не мог контролировать. Слишком много того, что заставляло его отчаянно желать выигрыша.

А отчаяние всегда вредно влияет на возможность выигрыша, даже когда его план срабатывал.

Кросс положил руку на витраж. Широкая ладонь покоилась на бедре сатаны. Он продолжал наблюдать за игрой. Двадцать одно и рулетка. Хезед и пикет. Калейдоскоп брошенных карт и катящихся костей, крутящихся колес и темно-зеленого сукна.

В обычном случае Кросс бы уже подсчитывал выигрыш: тысяча на хезеде, двадцать две на рулетке. Одиннадцать – на двадцать одном. Но сегодня он сосредоточился на тех пятидесяти, от которых зависела его судьба.

Пятьдесят самых богатых игроков Найта разошлись по всему залу. Пятьдесят человек, которым никогда бы не позволили делать ставки в этом клубе. Если бы не специальные приглашения. Пятьдесят человек, недостойных играть здесь, но тем не менее игравших.

По воле Кросса.

Салли сдержала слово и доставила джентльменов в зал казино. Здешние служащие свое дело знали: если игрок держал в одной руке деньги, другая была занята полным бокалом. Если игрок казался одиноким или скучающим, вскоре к нему присоединялась дама в маске, из тех, которым хорошо платили за то, чтобы они заботились об игроках. Такие игроки должны были покидать казино с легкой душой и облегченными карманами.

«Ангел» славился тем, что исполнял самые заветные мечты и фантазии мужчин… а сегодня особенно.

И Найт поймет, что не сможет победить «Ангела».

Не сможет победить Кросса.

Дверь позади него открылась и закрылась, но Кросс не обернулся, чтобы проверить, кто там. Очень немногим был позволен доступ в кабинет владельца. Только тем, кому Кросс без колебания доверил бы жизнь.

Он продолжал наблюдать за колесом рулетки, за шариком слоновой кости, прыгавшим по краю колеса. Раз за разом Ставка за ставкой. На одном конце стола молодой человек лет двадцати пяти поднял маску, наблюдая за вращением шарика дикими глазами. Это выражение Кросс видел много раз. За много лет. Обычно он не увидел бы в таком поведении ничего, кроме выгоды. Но сегодня – на секунду – увидел больше.

– Лоу, – тихо пояснил Темпл, подходя ближе.

Кросс взглянул на друга:

– Ты знал, что он один из них?

Темпл решительно затряс головой:

– Не знал, иначе не допустил бы его в клуб.