"Последний (Иоав. – П. Л.), получив и прочитав царское послание, действительно поставил Урию и с ним несколько лучших солдат из всего войска на такую позицию, на которой, по его мнению, враги оказались бы ему особо опасными. Сам же он обещал подойти к ним со всем войском на помощь, если им удастся, подкопав стену, проникнуть в город. При этом Иоав уговаривал Урию, столь славного воина, известного своей храбростью не только у царя, но и у всех товарищей, радоваться такой серьезной возложенной на него задаче, а не выражать по этому поводу своего неудовольствия. Урия взялся затем бодро за исполнение порученного ему дела, а Иоав втайне от него велел назначенным ему в помощники воинам покинуть его, когда увидят, что враги устремятся на них. И действительно, когда евреи подошли к городу, аммонитяне испугались, как бы неприятели в том месте, где стал на позицию Урия, не предупредили их, влезши на стену, и, выставив вперед самых отчаянных своих смельчаков, отперли ворота и неожиданным сильным напором устремились на евреев. В этот момент все товарищи Урии отступили назад, как им повелел Иоав. Урия же, считая позорным обратиться в бегство и покинуть занимаемое место, стал выжидать натиска врага. Когда последние бросились на него, ему удалось перебить немалое их количество, но затем он был окружен ими со всех сторон и пал под их ударами. Вместе с ним пало также несколько его товарищей" [71].

Отсылая вестового с донесением о случившемся, Иоав велел тому сначала доложить ему о понесенных в ходе неоправданного штурма потерях, зная, что царь вспылит, услышав об этом. Однако затем вестовой должен был сообщить, что в числе погибших значится и Урия Хеттеянин, и это, уверен был Иоав, мгновенно утихомирит гнев царя. Так, собственно, все и случилось:

"И пошел посланный, и пришел, и рассказал Давиду обо всем, что поручил ему Йоав. И сказал посланный к Давиду: так как одолевали нас те люди, и вышли к нам в поле, то мы оттеснили их до входа в ворота. А стрелки стреляли в рабов твоих со стены, и умерли некоторые из рабов царя, и умер также раб твой Урийа Хэйтиец. И сказал Давид посланному: так скажи Йоаву: пусть не будет это дело злым в глазах твоих, ибо то так, то иначе губит меч; пусть сильнее будет бой твой против города и разрушь его. Так ободри его" (II Сам. 11:22-25).

Как видим, Давид не мог не понимать, что Иоава терзают сомнения по поводу нравственности его поступка, и через вестового намекнул своему главнокомандующему, что Урия заслуживал смерти не как муж его фаворитки, а как мятежник. Кроме того, он дал понять, что пришло время для взятия Раввы и завершения затянувшейся кампании – приближался новогодний праздник Рош а-шана, и осень с ее дождями вот-вот должна была снова вступить в права.

Ну, а сразу после ухода вестового Давид велел отправить Вирсавии известие о гибели ее мужа на поле брани. Как и положено, Вирсавия пробыла тридцать дней в трауре по покойному, после чего Давид взял ее в жены. К этому времени она находилась на третьем месяце беременности, так что никто в народе этого не заметил…

* * *

Понятно, что для обычного читателя вся эта история выглядит аморальной, а поведение Давида в ней – отвратительным. Однако комментаторы Библии и еврейские религиозные философы, разумеется, не могли смириться с мыслью, что Давид, фигура которого окружена святостью и почитанием, мог опуститься до банальной интрижки с чужой женой и затем использовать свою власть, чтобы устранить ее мужа. А потому вряд ли стоит удивляться тому, что в еврейской литературе существуют десятки объяснений, призванных если не оправдать, то по меньшей мере смягчить вину Давида в истории с Вирсавией.

При этом все комментаторы отмечают, что с юридической, формальной точки зрения ни Давид, ни Вирсавия не совершили прелюбодеяния. Дело в том, что по установившейся у евреев традиции перед уходом на войну мужья давали своим женам разводное письмо – чтобы, если они попадут в плен или пропадут без вести, жена не становилась бы соломенной вдовой, которой запрещено выходить замуж.

В то же время жена должна была ждать мужа и хранить ему верность по меньшей мере до возвращения армии с войны. Если это условие было соблюдено, то, вернувшись, муж просто разрывал разводное письмо и вступал в свои права.

Такой развод дал Вирсавии и Урия, и именно на него он ссылается при разговоре с Давидом – дескать, пока не кончится война, он не желает возобновлять супружеских отношений. Но если Вирсавия была пусть и в формальном разводе с мужем, то выходит, что Давид ни у кого жену не уводил…

В сложившейся ситуации он должен был честно признаться Урии, что за время его отсутствия влюбился в его жену и переспал с ней, так что возобновление их брака невозможно. Однако такое признание, безусловно, повлекло бы осуждение царя в народе, а Давид, как уже говорилось, очень дорожил общественным мнением. Как следствие, желая, чтобы никто не узнал, что Вирсавия забеременела от него, он и начинает пытаться всеми правдами и неправдами затащить Урию на его супружеское ложе, а когда это не получается, подстраивает его смерть…

Еще одно апологетическое устное предание утверждает, что когда Давид овладел Вирсавией, она оказалась девственницей – Урия Хеттеянин был то ли евнухом, то ли импотентом, а потому и не мог выполнять своих супружеских обязанностей. Такой брак с точки зрения еврейских религиозных законов (галахи) опять-таки считается недействительным, а потому Давида вновь нельзя обвинять в том, что он соблазнил чужую жену.

Однако тогда возникает вопрос: для чего или, точнее, для кого Вирсавия окуналась в микву – ведь такое омовение совершается именно в расчете на близость с мужем?! Большинство комментаторов считают, что никакого окунания в микву вообще не было, а было самое обычное купание, возможно даже, как пишет Рам Орен, "с дальним прицелом". А может, и в самом деле, Вирсавия просто мыла во дворе волосы уже после бани, и в какой-то момент с нее соскользнуло покрывало, в которое она укуталась.

В самой фразе "и лежал он с нею, – она же от нечистоты своей омывалась" эти комментаторы усматривают доказательство, что до близости с Давидом Вирсавия была девственницей: после пролития "девственной крови" женщина становится ритуально нечистой и запрещенной мужу до того, как она снова не окунется в микве.

Другой мидраш добавляет к этому еще одну деталь: Урия женился на дочери своего друга, когда та была совсем ребенком, и ждал, когда она созреет, чтобы после этого вступить в свои супружеские права. В тот день, когда ее увидел Давид с крыши своего дворца, у Вирсавии закончились дни очищения после первых в жизни местных – и в связи с этим ей и понадобилось окунание. Но так как Урия до того не входил к ней, она была девственницей…

Каббалисты, в свою очередь, говорят, что в том, что в непреодолимом влечении, которое Давид почувствовал к Вирсавии, не было ничего удивительного: она была его "подлинной парой", второй половиной его души, женщиной, предназначенной ему еще до его рождения, когда их души обретались в высших мирах. Однако вспомним, что когда Урия сразу после убийства Голиафа заявил о своем желании служить Давиду и перейти в иудаизм, Давид ответил ему, что это стоит сделать хотя бы ради того, чтобы жениться на еврейке, которые являются самыми красивыми женщинами на всем Востоке.