"Для руководителя хора. В сопровождении струнных. Для восьмиструнной арфы. Песня Давида. Господь, не в гневе наставляй меня и не в ярости наказывай. Сжалься надо мной, Господь, ибо я несчастен; излечи меня, Господь, ибо содрогаются мои кости. Необычайно встревожена моя душа. А Ты? Господь, до каких пор?! Вернись, Господь, избавь мою душу, спаси меня по Твоему милосердию. Ибо мертвые не помнят тебя: в преисподней кто скажет Тебе "спасибо"?! Я измотан своими стонами, каждую ночь слезами орошаю свою постель. Помутнели от горечи мои очи, ослеплен я своими недругами. Оставьте меня, все творящие беззаконие, ибо услышал Господь голос моего плача. Услышал Господь мою мольбу, мою молитву Господь примет. Опозорятся и начисто рассеются все мои враги, обратятся вспять и в мгновение будут посрамлены" (Пс. 6).

По преданию, боли, терзавшие Давида во время этой болезни, были так сильны, что по ночам он плакал в подушку, и наутро ее приходилось выжимать – то ли от пота, то ли от слез. Между тем Давид не мог не чувствовать, что многие придворные (и прежде всего это был его советник и дед Вирсавии Ахитофел) злорадствуют по поводу его болезни, и именно их он называет в этом гимне своими недругами и врагами.

Всевышний, продолжает мидраш, спустя 13 лет откликнулся на мольбу Давида, послал ему полное выздоровление и дал соединиться с Вирсавией, чтобы на свет мог появиться Соломон. Свое ощущение, что многие злорадствуют по поводу его болезни и с нетерпением ждут его смерти, Давид передал в написанном в те дни в 35-м [34-м] псалме, а в 41-м [40-м] псалме он, как считал Мальбим [72], намекает на свои подозрения, что его пытались отравить – и именно с этим царь, дескать, и связывал какое-то время свой недуг. Но в 38-м [37-м] псалме Давид снова высказывает уверенность, что болезнь была ему послана за грех с Вирсавией, а в честь своего выздоровления он, как утверждает традиция, сложил 40-й [41-й] псалом.

* * *

В связи с историей Вирсавии невольно возникает вопрос: зачем автор "Второй книги Самуила" вообще сохранил рассказ о ней для потомков?!

Если его целью было, как утверждают историки, создать лубочный образ царя-пророка, чтобы будущие поколения относились к нему не иначе как со священным трепетом, то он мог бы просто обойти молчанием все перипетии взаимоотношений Урии, Вирсавии и Давида и написать: "И взял Давид в жены Бат-Шеву, и она родила ему сына…"… Или, в крайнем случае:

"И взял Давид в жены Бат-Шеву, жену Урии…" – и пусть уже дальше комментаторы ломают головы над тем, почему жена Урии стала женой Давида, и выдвигают по этому поводу различные версии.

Видимо, в том-то все и дело, что вот такая елейная картинка автору "Второй книги Самуила" была не нужна – ему важно было рассказать правду; ему крайне важно было донести до читателя величие личности Давида во всех ее проявлениях, в том числе – в грехе и раскаянии. А между тем предназначенные Богом для Давида наказания отнюдь не ограничивались смертью первого сына – впереди стареющего царя ждали новые удары судьбы.

В начале новой военной кампании против Аммона Иоав сомкнул кольцо вокруг Раввы, взял ее в блокаду, а затем оставил город без источников воды.

"И воевал Йоав против Раввы Аммонитской, и стал захватывать царскую столицу. И послал Йоав посланцев к Давиду сказать: воевал я против Раббы и взял уже город воды. А теперь собери остальной народ и обложи город, и покори его, ибо если я возьму город, наречется он именем моим" (II Сам. 12:26-28) – так говорит об этих событиях Библия, заставляя ученых теряться в догадках, что следует понимать под "городом воды".

По одной версии, как и при взятии Иерусалима, Иоав обнаружил единственный идущий в город водовод и перерезал его.

По другой – в Равве было (как позднее в Иерусалиме) два ряда стен: после того, как Иоав взял первую из них, жители города укрылись за второй, внутренней стеной. Однако при этом все колодцы и водосборники дождевой воды Раввы находились в первом, "внешнем" городе, и таким образом осажденные аммонитяне начали умирать от жажды. И в том, и в другом случае падение Раввы становилось неизбежным. Но Иоав опасался, что если он возьмет столь долго сопротивлявшийся город сам, то Давид возревнует к его славе победителя, а чем чревато впадение в немилость к венценосному дяде, он хорошо усвоил на примере Урии Хеттеянина. Кроме того, Иоав прекрасно понимал, как важно для Давида лично насладиться поражением и унижением аммонитян после того, как те унизили и оскорбили его послов к царю Аннону.

Поэтому Иоав не стал торопиться со штурмом внутренних стен Раввы, а направил гонца к Давиду с предложением явиться с подкреплением и взять город, так, чтобы лавры победителя достались именно ему (если этот чисто греческий оборот вообще уместен, когда речь идет о еврейской истории). И Давид, разумеется, не преминул провести мобилизацию и подойти к Равве со свежими силами для решающего удара. Мы не знаем, была взята столица аммонитян штурмом или сдалась на милость победителя. Неизвестной осталась и судьба царя Аннона. Точнее, мы можем только догадываться, что Давид отрубил Аннону голову, но не более того.

А вот рассказ о том, что последовало за взятием Раввы, можно перевести двояко. Приведем то, как переводится этот отрывок в синодальном переводе:

"И взял Давид венец царя их с головы его – а в нем было золота талант и драгоценный камень – и возложил его Давид на свою голову, и добычи из города вынес очень много. А народ, бывший в нем, он вывел и положил их под пилы, под железные молотилки, под железные топоры и бросил их в обжигательные печи. Так он поступил со всеми городами Аммонитскими. И возвратился после того весь народ в Иерусалим" (2 Цар. 12:30-31).

В целом этот перевод точен. И читая этот текст, невольно чувствуешь озноб по коже от поистине садистской жестокости Давида, повелевшего распиливать аммонитян пилами, забивать их молотилками и топорами или заживо сжигать в печи.

Но вот как звучит тот же отрывок в переводе Штейнберга:

"И взял Давид венец Малкома с головы его; весу в нем талант золота с драгоценными камнями, и был он над головой Давида; и добычи из города вынес он очень много. А народ, бывший в нем, вывел он и приставил к пилам и молотильням железным, и секирам железным, и пристроил их к кирпичным заводам, и так поступил со всеми городами Аммонитскими. И возвратился Давид и весь народ в Иерусалим" [73].

Следует признать, что данный перевод куда ближе к оригиналу, чем синодальный. В немалой степени это объясняется тем, что Штейнберг не только блестяще знал иврит, но и был хорошо знаком как с научной, так и с религиозной трактовкой Библии. Поэтому если авторы синодального перевода прочли одно из выражений текста как "атерет-мелхам" и, соответственно, перевели его как "царский венец", то Штейнберг прочел его как "атерет-малком", а Малком – это не кто иной, как глава пантеона аммонитских богов (в сущности, "бог-царь"). Таким образом, выходит, что Давид сорвал корону не с головы царя аммонитян, а со статуи их верховного бога. И Давид отнюдь не возложил этот венец на свою голову, а "был он над головой Давида" – то есть позволить себе надеть корону с идола Давид не мог, но зато, если верить мидрашу, с удовольствием прибил ее в качестве военного трофея над изголовьем своего трона.