— И горилку — само собой! — Матюгальник лезет в сумку, из которой остро пахнет самогоном, но не простым, а пряным, настоянным явно на чем-то экзотическом.

— Эх, силы бы з тобою да дернули по маленькой — та ось Пирр попросыв бугаю харч задать. Бежать надо, — сокрушенно вздыхает Валько.

— Бугаю? Это Мине, что ли?!

— Ото ж! Миня! Родственная душа!

— Слушай, Валько, пошли вместе, а? Я тут скоро совсем сдурею, волком выть начну!

Матюгальник сочувственно косится на меня.

— Тебе б, хлопче, хорониться… Эти, колесатые, говорили… Он встречается со мной взглядом и машет рукой.

— А-а, хай им всем грець! Пишлы! Зовсим хлопца замордувалы!

И я кидаюсь лихорадочно собираться, прихватив в последний момент один из «дротов». Дальняя Срань — те еще районы, без заточки стремно.

— Кобеля дома оставь, — командует матюгальник уже в дверях, — Миня собак не жалует. Досталось ему от них… Сват-Кобелище скулит изнутри.

* * *

Матюгальника Миня явно знал — выбежал сразу, гулко топоча копытами. И едва не сшиб нас с ног, норовя облизать, мыча едва ли не членораздельно и вообще всячески выражая свою симпатию.

Истосковался.

Пока я треплю чадушко по загривку и чешу за волосатым ухом, Валько извлекает из холщового мешка харч для «бугая»: пару буханок ржаного хлеба, кочан капусты, дюжину вялых морковок, консервы, завернутую в бумажку соль…

— Ты консерву в миску ему положь, вона она, за ящиком, — инструктирует меня матюгальник. — А хлеб разломи, да посоли круче! Минька за солонец мать ридну удавит, любит это дело…

— А ты? — я оборачиваюсь к навострившемуся было уходить Вальку.

— И я люблю.

— Я не про соль. Куда это ты собрался?

— А мне тово… до кума сбегать надо, — мнется Валько. — Я тебе ключ оставлю, на всяк случай, а через час возвернусь — тут поруч. Як, домовылысь?

— Домовылысь! — я ничего не имею против побыть с Миней тет-а-тет, без посторонних. — Только ножик у тебя есть? Консервы открывать?

— А як же! Ось! — Ко мне перекочевывает старый перочинный нож с добрым десятком лезвий, и матюгальник резво спешит к выходу.

Миня к тому времени уже вовсю хрумтел капустой, а я занялся «харчем». Вскрыл банки, вывалил их содержимое в здоровенную алюминиевую миску, потом разломил обе буханки «Бородинского», густо посыпал солью .. Ведро с чистой водой стояло рядом, и, быстро покончив с принесенными гостинцами, Миня ткнулся в него мордой, шумно хлюпая и отфыркиваясь. Действительно, бугай бугаем, особенно когда на четвереньки становится! Разве что в джинсах.

И взгляд такой, что долго не выдерживаешь.

Отворачиваешься.

Наконец Миня напился и вновь сунулся ко мне. Он смотрел на меня сверху вниз (роста в бугае было добрых два метра), а казалось, что — снизу вверх. Как сын, с надеждой глядящий на строгого отца.

«Папа, можно мне пойти погулять?»

Косматая ручища неуверенно скребет ногтями по моей груди.

Рога склоняются, тычут в сторону лестницы.

— Мммы-ы-ы…

— Гулять?

В ответ Миня радостно кивает — и я сдаюсь. Сразу и практически без сопротивления. На улице уже темно, Валько вернется не скоро, а я по себе знаю: каково оно, круглые сутки в четырех стенах! Ключ у меня есть, опять же заточка наготове, побродим туда-сюда — и вернемся.

Я хлопаю Миню по плечу, и мы весело направляемся к ступеням.

Интересно, поводок ему нужен?..

Переступив порог, Миня останавливается, с любопытством оглядываясь по сторонам (видать, нечасто его прогулками баловали!), шумно втягивает ноздрями морозный воздух — и выпускает целое облако пара.

— Ну, куда пойдем?

Чадо соображает с полуслова и резво топает в обход кинотеатра, время от времени оглядываясь на меня: не отстал ли? Ну точь-в-точь ребенок — и погулять хочется, и потеряться боязно!

Я догоняю бугая, и мы идем рядом, оставляя за собой на девственном снегу две четкие цепочки следов: здоровенных копыт и ботинок на рифленой подошве.

Сбоку от кинотеатра начинаются старые гаражи, сплошь докрытые матерными надписями вперемешку со знаками-оберегами. Фонарей тут нет, но луна-подруга, разорвав в клочья мрачную завесу облаков, услужливо подсвечивает с небес, словно указывая дорогу. Куда? А, не важно! Побродим по окрестностям с полчасика — и назад.

Обойдя гаражи, мы выбираемся в переулок, странно — тротуар практически расчищен от снега. Так, слегка припорошило сверху, и все. С обеих сторон громоздятся безликие коробки бетонок-пятиэтажек, кое-где в окнах горит свет, но людей не видно. Ну и отлично! Шалить, уподобляясь кентам, мы не собирались (во всяком случае, я). Одно неясно — что ж они все по домам сидят? Еще и восьми вечера нет, детское время…

Словно в ответ на эту мысль, в ближайшей подворотне мелькает тень. Застывает на миг, размазывается вдоль стены — и исчезает. Все-таки напугали кого-то!

Отворачиваюсь.

Иду дальше.

— Раз, два, три, четыре, пять… — уныло бубнит за нашими спинами из подворотни чей-то голос. Детский, не детский — не разберешь.

— Я иду искать! Иду искать!..

Нет, не телевизором единым жив человек. Вон, в прятки играют. Детвора, наверное.

— Иду искать! — голос прежний, тоскливый, но звучит он уже с другой стороны переулка, от мусорного бака.

Когда это он перебежать ухитрился? Или здесь эхо такое? Я поглядываю на Миню, но тот не обращает на шутки акустики никакого внимания. Таращится на освещенные окна, иногда начинает что-то бормотать, заискивающе трогая меня за плечо, тычет пальцем то в одно окно, то в другое.

— Ты чего-то хочешь, Миня?

— М-ма-а-а…

Эх, создатель я хренов!

— …иду искать! — на этот раз выкрик раздается совсем близко, и я начинаю озираться. Черт, да ведь это не ребенок! Не бывает у детей таких голосов. Этот голос только похож на детский, как звучат травести в театре или в мультиках. Сю-сю, уси-пуси, а на самом деле: морщинистая бабешка с сигаретой в зубах.

Под одежду забирается неприятный холодок. Бомжа-исчез-ника я уже имел честь видеть. О «Лектрючках» имел честь слышать. С квартирником, опять же, поцапался…

Мало ли какая пакость еще объявится?!

Грустно, девушки… Конечно, со мной Миня — живая гора мускулов, да еще и с рогами-копытами в придачу. Только Миня ведь у меня мирный, и вообще стыдно ребенком заслоняться. Какая от него помощь в случае чего?

В случае — чего?

— Я иду искать! Иду! — доносится от неработающего фонтанчика, потом из-за старой липы; потом опять рядышком, почти вплотную.