— Напугали же вы меня!

Джулия успокоилась. Она видела, что его напугало не только ее появление. Он видел труп монтажера. Он же нашел жениха Эвангелины Харкер. Двадцатый этаж стал поистине плохим местом работы.

— Не могли бы вы открыть нам несколько дверей, Менард?

— Конечно.

Он встал, вытирая руки. Связка ключей звякнула у него между пальцами, потом он посмотрел в конец коридора, по которому они пришли.

— В чем дело? — спросила Салли.

— Да вроде мелькнуло что-то.

— Правда?

Джулия оглянулась проследить его взгляд. Дальний конец коридора полнился тенями, похожими на тела. Она охнула, и силуэты исчезли, остался просто полумрак.

— Может, возьмемся за работу? — Салли скрестила руки на груди.

— Да, мэм.

Менард был крупным мужчиной, простой в обращении добряк, по меньшей мере, шести футов пяти дюймов роста, и по коридору он двинулся первым. По дороге в монтажный цех, когда они миновали Лапательный проулок, Менард замедлил шаг и глянул направо, во тьму того коридорчика.

— Эй? — позвал он.

Джулии почудилось лицо — бледное и жестокое. И это лицо исчезло, как только на нем остановился взгляд Джулии. Она вцепилась в полу пиджака Менарда. В вентиляционных шахтах шелестел воздух. Что-то тикало (часы, наверное?), а может, это скребся о что-то твердое маленький зверек. Джулии вспомнился другой монтажер, Клит Варни, как он сидел у себя за столом, а с его стула капала черная кровь. Ей вспомнилась гигантская яма на месте соседних зданий. В полумраке проулка маячили гигантские ящики. Она их уже видела. Они стоят тут много дней. Боб Роджерс распустил слух, что они собственность сети, что в них подслушивающие устройства, поэтому пусть никто их не трогает. Джулия ни слову из этого не поверила, но сейчас вдруг задумалась: а что в них на самом деле?

Менард двинулся дальше, Джулия так и не выпустила полы его пиджака, Салли цеплялась за пиджак Джулии.

— Ты ничего только что не слышала? — шепнула ей на ухо Салли.

— Нет.

Они дошли до двери первой монтажной.

— Эта?

Джулия кивнула. Вставив в замок ключ, Менард его повернул. Дверь распахнулась вовнутрь. Женщины вошли. Салли зажгла свет. Джулия включила оборудование. Ни та, ни другая не села. Это надо сделать быстро. Пока загружался компьютер, Джулия вставила кассету в студийный бетакам[11]. Включив аудио, она проиграла пленку, просто чтобы послушать фразу на звуковой дорожке. «Но это вполне устраивает Питера Твомбли. Он говорит, что ни на что другое не согласится».

Салли покачала головой.

— Кто такой, черт побери, Лубянка?

— Не кто, а что. Это советская тюрьма, где замучили и убили тысячи людей.

Джулия заново оцифровала пленку. Видео теперь не будет, только аудио. Прежде чем запустить трек, Джулия повернулась к Салли:

— Если звук будет в точности такой, как мы только что слышали на неоцифрованной пленке, у нас одна проблема. Но если звук будет хотя бы чем-то отличаться, у нас проблема совсем другая. Согласна?

Салли кивнула.

— Ну что, запускаю?

— Запускай.

Менард облокотился о косяк двери и, казалось, их не слушал. Его внимание привлекло что-то еще. Джулия щелкнула мышью.

«Но это вполне устраивает Лубянку…»

— Фраза на дорожке сокращается, — прошептала Салли.

Джулия прогнала ее снова.

— Это ведь уже даже не голос Сэма.

Салли плотнее завернулась в кашемировую шаль.

— Ага.

Охранник на мгновение исчез, а потом вдруг просунул голову в монтажную, и обе женщины едва не подпрыгнули от неожиданности.

— Не могли бы вы открыть еще комнату?

— Что-то не так?

— Мы не знаем.

Он отвел их в соседнюю монтажную, и в следующую за ней. Одну они пропустили, ту, где работал самоубийца. У последней по коридору монтажной Менард сказал:

— Вообще-то я давно уже должен вернуться на пост.

— Еще одну, — сказали женщины хором и только тут сообразили, что стоят перед монтажной Ремшнейдера. Менард отпер дверь. Стены комнаты были совершенно голыми, на полках пусто. В монтажной витала смутная вонь. Джулия силилась заглушить внутренний голос, который твердил, что надо сейчас же уходить отсюда.

Она в последний раз совершила всю процедуру, вставила в бетакам оригинальную пленку, прослушала исходную дорожку, которая всегда звучала одинаково: «Но это вполне устраивает Питера Твомбли. Он говорит, что ни на что другое не согласится». Потом цифровым способом скопировала фразу и нажала «Play»:

— Луб, Луб, Луб, Янка, Янка, Янка…

Джулия поехала домой, но уснуть не смогла. Час она стояла под душем, прислоняясь лбом к керамической плитке. Мужу о случившемся не сказала ни слова. Забравшись под бок к храпящему супругу, она надеялась, что раскаты заглушат повторяющееся у нее в голове мерзкое слово, сигналом «занято» зудящее в недрах мозга. Звучало оно как женское имя, как жалобный зов влюбленного, обращенный к женщине, потерянной столетия назад.

На следующее утро за кофе в столовой перед совещанием с Бобом Салли сказала, что тоже плохо спала. Чтобы избавиться от гадкого слова, она прибегла к детской игре и придумывала считалки: «Спозаранку, спозаранку опрокинем мы Лубянку». Не помогло. Она глаз не сомкнула. Посовещавшись, они решили поговорить с Бобом.

Джулия уже все продумала.

— Говорить будешь ты. Ты же продюсер. Он тебя любит.

— Ерунда.

— Не пытайся объяснить всего. Отведем его в монтажную, пусть сам все услышит.

Салли задумалась.

— А что, если проблемы больше нет? Выставим себя идиотками.

— Хочешь еще послушать? Только чтобы удостовериться?

Салли покачала головой. Кто-то вошел в столовую, и женщины нырнули в коридор.

— Ну, предположим, он нам поверит. Что тогда?

Джулия пожала плечами.

— Возьмем больничный. Вызовем изгоняющего дьявола. Не наша проблема.

— Ты веришь в изгнание бесов?

Джулия не нашла подходящего ответа.

— Я католичка.

— И что, все католики верят в изгнание бесов?

Джулии не нравилось, куда ведет этот разговор. Через несколько минут они войдут в кабинет властителя их судеб, а тогда как можно прагматичнее им надо будет донести неприятную новость — Боб Роджерс не отличался большим воображением. Он обладал поразительным диапазоном талантов в сфере вешания: знал, как маневрировать и манипулировать людьми, как учуять ахинею в сюжете, как писать реплики и подбирать кадры для телевидения. Во всех аспектах тележурналистики его можно было считать гением, но в предстоящем разговоре это им ничем не поможет.