— Твои мать и сестра.

— А Роберт?

— Он сам себе хозяин.

— Но он знает?

Отец пожал плечами.

— Твоя мать всем занималась. У меня и здесь хватало забот.

Я попросила его сотовый, чтобы позвонить Роберту.

— Лучше подождать, — сказал он, и я поняла, что случилась беда.

А как могло быть иначе? Я исчезла. Много месяцев меня считали умершей. Мой жених нашел утешение с другой. Как можно его винить? Я даже испытала за него облегчение. И как я могла согласиться стать его женой, не открыв ему всей правды? В очереди на таможню я плакала, но, правду сказать, знала, что так к лучшему. Мысль о встрече с ним приводила меня в ужас. Меня посещали сны, в которых мы начинали заниматься любовью, он медленно снимал с меня одежду, пока я уже не была почти нагой, а после он видел отметины у меня на теле и отшатывался. Пожалуйста, не поймите меня неверно. Я хотела его вернуть. Я любила его. Но не могла вынести мысли о мгновении, которое неизбежно наступит.

Из таможенного терминала мы вышли в длинный покатый коридор, и первым, кого я увидела, был Остин Тротта. Он стоял у подножия пандуса и держал в руке букетик крокусов и желтых роз, но меня пока не видел. Он смотрел в другую сторону, на что-то еще. Пальцы отца сжались у меня на локте. Такой оборот событий ему не понравился, а я испытала глубокую благодарность. Возможно, Иэн тоже здесь. И Стим.

Тут Остин заметил меня, но не успела я броситься к нему, как отец подтолкнул меня к матери и сестре, которые с безудержной радостью обняли нас обоих. Они смеялись и плакали. Они даже вообразить себе не могли, что я буду так ужасно выглядеть. Отец привык к моему виду и, возможно, пытался описать мое состояние, но, видимо, это не помогло. Плечи у меня исхудали. Скулы и подбородок обострились. Волосы падали роскошными кудрями и напоминали мне рассказы о трупах, о том, как волосы растут даже в могиле. Я была белее белого. Я двигалась, как восьмидесятилетняя старуха, один нетвердый шаг за другим. «Но мне некуда спешить, — думала я. — Они еще увидят, как я возьму себя в руки и стану красивее, чем раньше. К тому времени, когда я вернусь к работе, я снова стану личностью». Глядя через плечо матери, я искала глазами Роберта. Боль пронзила мне сердце, я едва держалась на ногах.

Вмешался Остин.

— Милая, — сказал он, и мы обнялись.

Я увидела, какой след наложило на него мое исчезновение. Его глаза словно впитали мой кошмарный вид. Я никогда не видела, чтобы он плакал, но сейчас на его глаза навернулись слезы, и он, всучивая мне букет, отвел взгляд.

— Как поживает Иэн? — спросила я, про себя разочарованная, что мой лучший друг не пришел.

Остин снова притянул меня к себе, почти давя цветы. Его била дрожь. И тут я поняла, что моего чудесного Иэна тоже больше нет. Остину даже незачем было говорить это вслух. «Все уничтожено», — подумала я. В голову шли другие, более мрачные, более гневные мысли. Слезы катились у меня по щекам, и отец пришел в ярость.

— Нашел время ей говорить, — пробормотал он достаточно громко, чтобы мы услышали.

— А когда, на ваш взгляд, будет подходящее время? — парировал Остин.

— Как это случилось? — спросила я, готовясь услышать первые новости о Торгу. — Когда?

— Сразу после вашего отъезда. Мы думаем, это какой-то вирус.

Остин снова отвел взгляд. Мама поблагодарила его за цветы, и мы вышли на тротуар, где ждала машина. Остин шепнул что-то маме, а после отвесил свой фирменный полупоклон и удалился.

Вдруг мама повернулась ко мне.

— На твоем месте я бы хотела, — сказала она.

— Что?

— Твой отец против, но я с ним не согласна. Я бы хотела знать.

— Тогда скажи.

Сестра заплакала. Отец сжал кулаки.

— Черт побери, Мэри…

— Твой жених пытался покончить жизнь самоубийством.

Я почувствовала, как цветы выскальзывают у меня из пальцев и рассыпаются по земле у моих ног.

Роберт жив. Он дома, ждет меня. Меня сковал глубокий ужас. А с ним пришла ярость. Ничего не кончилось. Мои тайны жгли как раны.

В машине по дороге домой мама осторожно объяснила случившееся. Он пошел в мой офис и в приступе отчаяния перерезал себе вены. Охранник на двадцатом этаже, Менард Гриффит, успел его найти и спас ему жизнь. Выздоровление было тяжелым, но он оправился достаточно, чтобы его выписали из больницы. Вот уже две недели он ходит на костылях, но отказывается лежать в кровати. В ресторан и обратно его возят на машине, и он даже начал встречаться с архитектором по поводу чертежей для новой пекарни в Бруклине. В аэропорт он не поехал по просьбе моей матери. Она боялась, что вид его повязок и костылей окажется для меня слишком тяжким ударом.

Как и было запланировано, меня отвезли прямо к нему и там оставили. Он открыл дверь квартиры, глаза у него сияли. Я упала ему в объятия, и он поцеловал меня в ухо. Мы не произнесли ни слова. Он открыл бутылку вина и приготовил французский пирог с заварным кремом и ягодами. Из магнитофона негромко лилась мелодия Гершвина. Мы ели и пили, а с улицы просачивались звуки сирен. Я изголодалась и была слаба. Он убрал тарелки, и мы устроились на кушетке — все еще молча.

— Извини, — наконец сказал он.

— И ты меня.

— Нереальным все кажется, а? Вообще все.

Я не могла ему рассказать. Не могла освободиться от моей ноши.

— Давай на мгновение притворимся, будто ничего не было. Ты только что сделал мне предложение, и я согласилась.

Он сжал меня в объятиях и тут же охнул от боли. На одной из повязок проступило пятнышко крови. Я отпрянула. Соскочила с дивана.

— Что? — удивился он. — Это же пустяки.

Я закрыла глаза руками, стараясь остановить слезы. Он потянулся ко мне, но я затрясла головой. Я убежала в ванную, и вино и пирог отправились в унитаз. Он позвал меня, но я отказалась выходить. Шли минуты. Я пристально смотрела в свое перекошенное лицо и выплевывала зеркалу оскорбления:

— Ах ты сука! — кричала я. — Дрянь!

Когда я вышла, он сидел на кушетке, лицо у него с каждой секундой становилось все жестче. Он начал понимать правду. Его испытующий взгляд я чувствовала мозгом, в нем были вопросы столь же четкие и ясные, как неумолчное бормотание названий. Торгу пульсировал у меня в голове, как огонь на маяке. Сам не зная доподлинно почему, Роберт усомнился во мне. Он сомневался, действительно ли я вернулась, и был прав. Мы оба играли в нормальность. Той ночью я осталась с ним, мы поцеловались, но я сразу поняла, что на большее он не настроен. Впрочем, и я тоже. Мы спали одетые на кровати. Он задал несколько тактичных вопросов о том, что со мной случилось, и уловил мою неловкость. Я не знала, что ответить, и он сдался. В повисшей между нами тишине, в стуке по стеклам весеннего дождя я чувствовала, как ускользают минуты отмеренной нам любви.