Сара стояла на тропинке, поросшей низкой травой, и, прищурившись, смотрела в небо. На руке ее висела изящная шляпка. Она смотрела в небо.

– Говорят, когда отцветает утесник, кончается время для поцелуев, – весело сказал Гай.

Сара оглянулась и встретилась с ним глазами.

– Между прочим, утесник цветет почти круглый год…

– Вот именно! – Гай подошел к ней, схватил ее в охапку и поцеловал с таким пылом и отчаянным желанием, как будто его могли вот-вот призвать в крестовый поход.

Когда они прервали поцелуй, чтобы отдышаться, Гай заглянул Саре в глаза:

– Предлагаю заключить наш личный священный союз прямо здесь и прямо сейчас.

Сара оглянулась; лицо ее пылало. Лучи солнца прорывались между поросшими лишайником камнями, золотили все вокруг, словно подчеркивая, что они здесь совершенно одни.

Внезапно она рассмеялась.

– Нельзя, – сказала она. – Не здесь же!

– Нет, можно.

Гай принялся снимать с себя фрак и жилет. После тоге как он спустил с плеч подтяжки, бриджи для верховой езды едва держались у него на бедрах.

Сара смотрела на него, широко раскрыв глаза.

– Нельзя, Гай! – повторила она. – Не здесь!

Он сдернул с себя галстук, затем стянул рубашку, а она продолжала ласкать взглядом его нагое тело.

Гай швырнул рубашку на землю, потом подошел к Саре и прижал ее к камню.

– Любовь моя, никто не увидит нас здесь. Тебе даже не придется раздеваться. – Он провел пальцами по ее затылку, а потом по груди.

– Я не могу… – Сара чуть не задохнулась. – Боже, я не могу отказать тебе!

Гай крепче сжал ее соски, стараясь сделать наслаждение еще сильнее, и Сара, вздохнув, закрыла глаза. Прервав поцелуй, Гай хрипло произнес:

– Повернись!

Сара повиновалась.

Наклонив ее над небольшим камнем, Гай поднял юбки к талии, затем погладил нагие бедра, встав на колени, принялся лизать ее и целовать. Так он довел Сару до самого края взрыва, и тогда она беспомощно опустилась на камень.

После этого он поднялся и глубоко вошел в нее, обхватив руками ее груди и теребя соски.

Сара отдавалась Гаю всей душой, всем телом, она снова и снова испытывала оргазм, как вдруг он остановился.

– Я полагаю, – проговорил Гай, тяжело дыша, – на этот раз ты не взяла с собой твою губку?

– Нет, нет! Теперь это не имеет значения.

– Увы, любовь моя, имеет. – Поцеловав Сару в склоненную шею, Гай медленно вышел из нее, и тут Саре вдруг стало стыдно. Она опустила юбки и повернулась; ноги ее дрожали, тело ныло от наслаждения.

Ей страшно захотелось доставить ему такое же наслаждение губами и руками, какое он доставил ей. Гай хотел отвернуться, но она остановила его:

– Постой, теперь моя очередь. Ты покажешь мне, что нужно делать?

Он заглянул ей в глаза и, усмехнувшись, кивнул, потом опустился вместе с ней на траву. Распаленный желанием, он распростерся рядом с камнем, а Сара, встав на колени, принялась изучать то, что так недвусмысленно выражало его страсть к ней. Стоны Гая отдавались в ее ушах, он отдавался ей, позволял прикасаться к себе, и она, робея и сомневаясь, услаждала его, как он столько раз услаждал ее. Все ее мысли отступили перед этим неимоверным наслаждением.

Наконец Гай достиг высшей точки и отрывисто рассмеялся, а Сара рухнула на траву и растянулась рядом с ним. Солнце жгло ей глаза сквозь закрытые веки, и весь мир казался ей золотым; лишь тихий шорох рядом сообщал, что Гай собирает свою одежду и одевается.

Сара не шевелилась, она почти засыпала, как вдруг прохладное прикосновение дало ей знать, что он стоит над ней, заслоняя ее от солнца.

Загородив глаза рукой, Сара медленно произнесла.

– Это было…

– Ах, любовь моя! – Гай сунул руки в рукава фрака. – Не нужно ничего говорить, скажите только, что вы любите меня.

Слезы обожгли ей глаза.

– Да, да! Я люблю вас! Безумно!

Уже полностью одетый, Гай сел рядом с ней на траву, прислонившись спиной к камню, и обнял ее.

Сара положила голову ему на плечо и устремила взгляд в небо.

– Скажите, вы уверены, что нам удастся вернуть ребенка?

Гай отвел прядь волос с ее лица.

– Значит, вы даже сейчас опасаетесь за наше будущее?

– Видите ли, доказать, что Бэрри действительно ее ребенок, невозможно.

По спине Сары пробежал холодок, как будто облако нашло на солнце.

– Но мы хотя бы сможем отобрать его у графа?

Гай привлек ее в свои объятия и прижался губами к ее волосам.

– Конечно. Однако я не знаю, насколько высокую цену потребуется заплатить.

– И все равно мы заплатим, сколько бы ни потребовалось.

– Вы говорите это серьезно?

Сара кивнула.

– Чего бы нам это ни стоило?

– Да. А почему вы спрашиваете?

– Леди Мурфилд утверждает, что рожала она в присутствии только своих служанок и никакая местная повитуха при этом не присутствовала. Врач из Лондона прибыл слишком поздно – очевидно, так было задумано. Он нашел молодую мать несколько усталой после пережитого, а младенец уже сосал грудь кормилицы.

– Доктор никого не осматривал?

– По словам слуг, и мать, и дитя были совершенно здоровы, так что врач выпил с графом в честь появления наследника и вернулся домой.

– Все это могло быть подстроено заранее, – решительно сказала Сара. – Но неужели никто из слуг ничего не заподозрил?

– Прислуга верит, что миледи действительно носила ребенка, значит, все свидетели поклянутся в достоверности происходившего.

В это время поблизости звякнула уздечка, и лошадь, вскинув голову, уставилась куда-то вдаль.

У Сары тревожно сжалось сердце, а Гай, вскочив на ноги, подошел к отверстию между камнями.

Далеко внизу слегка поблескивала крыша дома священника, неподалеку над лесом кружили грачи. Лошадь тряхнула ушами и снова принялась жевать траву. Казалось, тревога была напрасной, и все равно дурные предчувствия не оставляли Сару.

– Значит, все, что у нас есть, – это рассказ миссис Сискин? – грустно спросила она.

Гай снял с куста поводья и выглянул наружу, в сверкающий летний день.

– Пока не знаю. Одно мне известно точно: я люблю вас. Чем бы все это ни кончилось, никогда не забывайте об этом. Я люблю вас, только вас, и так будет всегда.

Мурфилд-Холл блаженно купался в лучах солнца – красивый дом, которому полагалось бы звенеть от счастья. Новое платье Сары казалось ей самым элегантным из всех, когда-либо бывших у нее: темно-синий цвет платья усиливал ее румянец, отвлекал внимание от веснушек, подчеркивал гладкость кремовой кожи.