Ванс задумчиво наблюдал за ним.

– Так когда вы приняли мою ставку вчера вечером, – сказал он, – то сумма представляла значительный расход для вашего бюджета?

Спотсвуд еле заметно улыбнулся.

– Это было все, до последнего цента, чем я еще располагал в мире.

– Изумительно! Не разрешите ли вы узнать у вас, почему вы выбрали для своей пластинки наклейку бетховенского «Анданте»?

– Еще один просчет, – устало сказал Спотсвуд. – Я решил, что если кому случится заглянуть в фонограф, прежде чем я вернусь и уничтожу пластинку, он скорее захочет послушать легкую музыку, чем классику.

– И туда заглянул человек, который питает отвращение к легкой музыке! Боюсь, мистер Спотсвуд, что в игре за вашим плечом стояла сама судьба.

– Да… Если бы я был религиозен, то мог бы наговорить вам с три короба о возмездии и божественном наказании.

– Мне хотелось бы узнать у вас относительно драгоценностей, – сказал Маркхэм. – Я бы не стал упоминать об этом, если бы вы уже не сознались в основных пунктах преступления.

– Я не буду оскорблен никаким вопросом, который вы пожелаете задать, сэр, – ответил Спотсвуд. – После того, как я вынул письма из шкатулки для документов, я перевернул квартиру вверх дном, чтобы создать впечатление грабежа со взломом… По этой же причине я забрал ее драгоценности. Кстати, я заплатил за большую их часть. Я предложил их Скилу, но он побоялся их взять. Тогда я решил избавиться от них. Я завернул их в одну из клубных газет и выбросил в мусорный ящик возле Флитирон-Билдинг.

– Вы завернули их в утренний «Геральд», – вмешался Хэс. – Вы заметили, что Чарли Кливер не читает ничего, кроме «Геральда»?

– Сержант, – голос Ванса звучал очень резко. – Конечно, мистер Спотсвуд не знал об этом, иначе он выбрал бы другую газету.

Спотсвуд улыбнулся Хэсу с легким презрением. Затем, бросив на Ванса взгляд полный уважения, он снова обернулся к Маркхэму.

– Через час после того, как я отделался от драгоценностей, меня охватил страх, что сверток могут найти и газету проверить. Поэтому я купил другой экземпляр «Геральда» и вставил его на место. – Он помолчал. – Это все?

Маркхэм кивнул.

– Спасибо, это все. Теперь я должен только просить вас последовать за этими людьми.

– В таком случае, – спокойно сказал Спотсвуд, – я хочу попросить нас о маленьком одолжении, мистер Маркхэм. Теперь, когда все закончилось, я хочу написать записку своей жене. Но я хочу написать ее в одиночестве. Конечно, вы понимаете это желание. Это займет всего несколько минут. Ваши люди будут стоять у двери, я не смогу убежать… победитель может позволить себе быть великодушным до такой степени.

Не успел Маркхэм ответить, как Ванс выступил вперед и коснулся его руки.

– Надеюсь, – сказал он, – что вы не сочтете необходимым отказать мистеру Спотсвуду в его просьбе.

Маркхэм нерешительно взглянул на него.

– Я думаю, что вы заслужили право указывать, Ванс, – неохотно согласился он.

Затем он приказал Хэсу и Сниткину подождать снаружи в холле, он, Ванс и я вошли в соседнюю комнату. Маркхэм стоял, как на страже, возле двери, но Ванс с иронической улыбкой подошел к окну стал рассматривать Медисон-Сквер.

– Клянусь богом, Маркхэм! – заметил он. – В этом парне есть что-то величественное Им трудно не восхищаться.

Маркхэм ничего не ответил. Городской шум и гуденье, приглушенные плотно закрытыми окнами, казалось, подчеркивали зловещую тишину маленькой спальни, где мы находились.

Затем из другой комнаты раздался новый звук. Маркхэм распахнул дверь. Хэс и Сниткин кинулись к распростертому телу Спотсвуда и, когда Маркхэм подошел, уже стояли, склонившись над ним. Маркхэм резко остановился и повернулся к Вансу, показавшемуся в дверях.

– Он застрелился!

– Представьте себе, – сказал Ванс.

– Вы… вы знали о том, что он собирается сделать? – захлебнулся Маркхэм.

– Это было довольно очевидно.

Глаза Маркхэма блеснули гневом.

– И вы намеренно потворствовали ему, чтобы дать ему эту возможность?

– Ну, ну, старина, – упрекнул его Ванс. – Умоляю вас, не давайте воли своим предрассудкам. Конечно, неэтично отнимать жизнь у другого, но собственная жизнь человека остается его Жизнью, с которой он волен делать все, что ему угодно. Самоубийство – это неотъемлемое право человека. И я склонен думать, что под отеческой эгидой современной демократии это единственное право, которое ему оставлено. А?

Он взглянул на часы и нахмурился.

– Знаете ли, я пропустил концерт, возясь с вашими ужасными делами, – по-дружески пожаловался он Маркхэму, даря ему любезную улыбку, – а вы еще упрекаете меня. Ей богу, старина, вы чертовски неблагодарны!