– Джеймс?

Он был почти мертв. Не хотел, не мог говорить. Не хотел и не мог думать. И лишь шумно и тяжело дышал. Он совершенно потерял голову, и она упивалась этим ощущением. Голос этой незнакомой Джесси был теплым и любящим. Джеймс вновь затрепетал, точно так же, как затрепетала ее тугая потаенная плоть, когда он удвоенной силой ворвался в нее. Джесси тихо приговаривала что-то, целуя его плечи и грудь, сжимая руками ягодицы, втягивая его в себя все глубже. Рассудок оставил Джеймса. Он не представлял такого в самых сумасшедших мечтах.

Они оба словно обезумели. Джеймс подарил жене несказанное наслаждение. Заставил забыть, на каком она свете.

– Джеймс.

Неужели она вообще способна говорить? Он не в силах поднять головы, а она произносит его имя с такой необычайной легкостью! Видимо, ему придется как-то ответить, хотя бы пошевелиться.

Наконец Джеймсу удалось что-то промычать. Но Джесси лишь весело захихикала:

– Я чувствую себя великолепно! Что это с тобой, Джеймс? Я слишком утомила тебя, верно? О Джеймс, ты видел белое сияние? И ощущаешь себя настоящим мужчиной? Будешь ли ты почитать меня до конца жизни?

Джеймс охнул, попытался подняться на руках, чтобы не давить на Джесси своим весом, но тут же снова обессилено рухнул.

– Я что-нибудь придумаю, только дай время.

Джесси обвила его руками, и призналась:

– Я, кажется, пьяна. Не так сильно, как в день свадьбы, конечно, но достаточно, чтобы знать: когда жеребцы покрывают кобыл, те не испытывают такого наслаждения, как я. Когда ты во мне... о... знаешь, если бы я выпила еще бокал портвейна или даже два... наверняка выразилась бы точнее. Или приличнее.

– О приличиях не может быть и речи. Взгляни на себя! Твоя мать прочла бы тебе лекцию. Гленда влепила бы пощечину. А что касается моей матушки... Одному Богу известно, что бы она выкинула.

– Он разговаривает, – объявила Джесси и, засмеявшись, чмокнула его в ухо. – И связно выражает свои мысли! Твое сердце забилось медленнее, Джеймс.

– Думаю, что выживу. Правда, конец был близок, но сейчас я уверен, что все обойдется.

Он умудрился приподняться, глядя в глаза жены, которую знал вот уже шесть лет. Лицо молоденькой когда-то девочки теперь разительно изменилось. Она женщина, и его жена, и он по-прежнему оставался в ней.

– Когда ты приходишь в экстаз, Джесси... ты выглядишь такой ошеломленной, словно надеешься, что происходящее станет повторяться вновь и вновь. И так всегда будет между нами. Тебе было хорошо?

– И тебе тоже. Ты весь мокрый и ужасно стонал.

– Немножко, – согласился Джеймс, целуя ее. – Правда, я изумительный любовник?

– Самый лучший в мире. А я?

Джесси немедленно пожалела об опрометчивых словах. Дура, какая она дура! Теперь ему придется солгать или сказать правду, и непонятно, что хуже. Она вспомнила о Конни Максуэлл, бесчисленных женщинах, которых знал Джеймс, включая его первую жену, Алисию. Почему она не может вовремя придержать язык?!

Джеймс задумчиво нахмурился и привстал над ней, словно устраиваясь поудобнее. Он все еще не вышел из Джесси. Волосы у него на груди щекотали нежные холмики.

– Трудно сказать, – наконец объявил он, нагибаясь, чтобы прикусить мочку ее уха. – Ты еще не так много знаешь, но орешь просто оглушительно. Мои барабанные перепонки до сих пор дрожат. Но мне нравится, как ты визжишь.

– Я не визжала.

– Ты никогда не умела лгать, Джесси. Так что помолчи. Мне приятно чувствовать тебя рядом. Каждый день, каждую ночь, возможно, после пятичасового чая, перед обедом и еще...

«Прекрасное начало», – подумала Джесси.

– Ты нарочно подпоил меня, верно?

– Ты слишком быстро трезвеешь. Да. Я хотел, чтобы ты растаяла в моих объятиях, Джесси, и добился своего. То, что я растаял вместе с тобой, означает... скажем, что мы созданы друг для друга. И еще мне нравится слушать, как ты смеешься. И я рад, что могу доставить тебе удовольствие в постели.

– Ты пересолил суп.

– Да.

– Утром мне опять захочется умереть?

– Нет, ты выпила совсем не так много. На этот раз я был очень осторожен.

– Ты все еще во мне.

Джеймс вздрогнул, ощущая, как мгновенно затвердела его плоть, и проник немного глубже. Джесси пошевелилась и подняла бедра.

– Джесси, ты снова хочешь меня?

– Наверное, Джеймс. Завтра я заставлю тебя пожалеть о том, как ты меня обманул.

– Зато у меня есть вся сегодняшняя ночь, – шепнул он и, наклонив голову, начал целовать Джесси, казалось, пронзая ее насквозь напряженной, налившейся кровью плотью.

Он проснулся от крика и, поднявшись, ошеломленно тряхнул головой. Снова вопль. Джесси опять мучают кошмары.

– Джесси, – окликнул он и легонько тронул ее за плечо.

Рассветный луч уже пробрался в комнату, и Джеймс увидел лицо жены. Она закричала.

– Джесси, проснись.

Но Джесси упорно не открывала глаз, перекатывая голову по подушке, и неожиданно произнесла ровным, спокойным тоном:

– Нет, убирайтесь прочь. Прекратите, мистер Том. О Боже, не смейте этого делать!

Джеймс не узнал голоса жены. Вернее, так она говорила много лет назад, будучи еще совсем маленькой. Испуганный насмерть ребенок. Что с ней произошло? О том же она молила в ту ночь, когда впервые на памяти Джеймса видела этот сон.

– Джесси!

Он тряс ее, пока она не очнулась. Жена подняла ресницы и взглянула на него, но тут же в ужасе попыталась отпрянуть, явно не понимая, кто перед ней.

– Джесси, все хорошо, успокойся. Это я, Джеймс.

– Конечно, ты, Джеймс. Считаешь меня совсем дурочкой?

Слава Богу, пришла в себя.

– Ты опять видела тот же сон. Нет, просыпайся, мы должны поговорить об этом. Кто такой мистер Том? Ты плакала, как малышка, которой причиняют боль. Он пытался изнасиловать тебя, Джесси?

– О Джеймс, – пробормотала она и в следующее мгновение уже спала.

Джеймс посмотрел на нее, разгладил нахмуренные брови пальцем и поцеловал безвольные губы.

– Завтра, – пообещал он, – завтра я все узнаю об этом ублюдке.

Но назавтра Бертрам лягнул Эсмеральду, которая укусила его в шею, а потом они вместе превратили в щепки перегородки стойл. Джеймс выскочил из постели и помчался в конюшню, оставив Джесси поспешно натягивать одежду.

Джесси, не веря своим ушам, переспросила:

– Кто здесь, миссис Кэтсдор?

– Барон Хьюз, миссис Джеймс. С ним молодая леди.

Предостерегающий тон экономки ясно давал понять, что сцена обещает быть не из приятных.