На пороге гостиной появилась Мария и бросилась к ней в объятия.

— Лейла-ханым, я больше никогда вас не увижу!

— Почему это? — весело ответила она. — Если ты скажешь такую глупость Ахмету, он будет крайне огорчен. Уверена, что вы вернетесь через пару недель. Двери моего дома всегда открыты для вас, моя милая красавица.

Появился Али Ага и сообщил, что для отъезда все готово. Лейла провела Розу и Марию до дверей, где ждал Ахмет. Он хотел подарить подруге коробку лукума. Луи попрощался с дочерью еще утром, перед тем как отправиться на службу. Лейла наблюдала, как француженки спешили по тропинке к воротам. С улыбкой турчанка в последний раз махнула им на прощание.

— Все, кого я люблю, покидают меня, — печально произнес Ахмет.

Лейла присела перед ним и нежно убрала со лба прядь волос. В первые дни после возвращения матери мальчик был испуган тем, как она переживает смерть Перихан. Женщина корила себя за то, что ее страдания отразились на Ахмете. Ему нравилось забираться на руки к Лейле и нежиться подолгу. Лишь благодаря неизменной преданности сына женщина смогла понемногу вынырнуть из своей печали. Чтобы успокоить его, Лейла пыталась выразить простыми словами свои чувства. В свою очередь Ахмет доказал свою невиданную зрелость. Они вдвоем пережили этот темный период, поддерживая друг друга.

— Мы с отцом побудем в Берлине всего пару месяцев, и я каждый день буду тебе писать.

— Прошлый раз, когда ты уехала, умерла Перихан, — сказал сын с тревогой в глазах.

— Знаю, мой любимый львенок. Но жизнь должна продолжаться, понимаешь? Не стоит бояться. Я скоро вернусь. И с милостью Аллаха не случится никакого несчастья, обещаю тебе.

Берлин, январь 1921 года

Ханс Кестнер вышел на станции метро Фридрихштрассе и глубже натянул шапку. Пронзительный ветер гулял по проспекту Унтер ден Линден. Мужчина был в жутком настроении. Вместо того чтобы спокойно работать дома, Ханс терял время из-за регулярных отключений электроэнергии, выпрашивая у хозяйки квартиры уголь утром и по возвращении домой в конце рабочего дня. И это приводило в отчаяние.

Он шагал по улице, приковав взгляд к тротуару, чтобы не поскользнуться на льду, и браня бездельников из городских служб. Он был еще слаб после ранения в ногу в последнем сражении в Анатолии. Как обычно, перед воротами университета сидел инвалид войны с потрескавшимся от мороза лицом. Он окликнул Ханса, тот порылся в кармане в поисках мелочи, которую специально оставлял для однорукого. Он не подавал милостыню другим попрошайкам, поскольку его зарплата была не настолько велика. Но по возвращении на родину, в Берлин, Ханса удручала окружающая нищета.

В величественном холле мужчина развязал шерстяной платок, который служил ему шарфом. Университетский сторож в поношенном пиджаке кивнул ему и, подшучивая, сообщил, что аудитория опять полна.

— Там столько красивых молоденьких мадемуазелей, господин профессор, — подмигивая, добавил он с жутким французским акцентом.

В этом бастионе консерватизма, берлинском университете, женская аудитория студентов превышала мужскую. Слушательницы, посещающие курс лекций Ханса, без стыда устраивались в первых рядах и не сводили с него глаз на протяжении всего доклада. И поэтому, чтобы не встречаться с ними взглядом, он выбирал себе какую-нибудь нейтральную точку. Вначале он был удивлен такой любовью к исчезнувшей хеттской цивилизации. Один из его коллег посмеивался: «Да ладно тебе, не скромничай! Они приходят взглянуть на искателя приключений. Журналисты рассказывают как о твоих исследованиях, так и о подвигах в пустыне. И поскольку у тебя еще и смазливая внешность, то ты намного лучше, чем сеанс в кинотеатре!»

В преподавательской Ханс приготовил себе кофе из зерен, принесенных из дому, и занялся просмотром своих записей. Он старался обращаться к конспектам как можно реже. Как правило, он зачитывал перед аудиторией лишь цитаты исследователей.

Ханс подкурил сигарету. Начинался снегопад. Не было и трех часов дня, а машины уже ездили с зажженными фарами.

Подойдя к аудитории, Ханс услышал гомон, как в воскресный день. Его ожидало около двух сотен человек. От неуверенности пересохло во рту. Мужчина остановился, пульс бился чаще, чем обычно. «Хоть бы не заболеть!» — подумал он, взывая к хеттским богам. Затем решительным жестом толкнул дверь и взошел по ступенькам на кафедру. И все то время, пока он раскладывал на столе свои записи, включал лампу и откашливался, в аудитории царила почти религиозная тишина.

Говорили, что у Ханса был исключительный ораторский голос, мелодичный и ритмичный. Но именно его страсть к теме лекций восхищала слушателей. На эти два часа жители Берлина могли забыть обо всех своих неурядицах. Ничто не могло устоять перед солнечным миром Малой Азии, перед ее воинами, которые безраздельно правили в Анатолии более двух тысячелетий. Ханс оживлял города-крепости, воспевал технику производства железа, торговлю и религию. Он воскрешал их пантеон, богов Солнца, Грозы, Луны. Стояла такая тишина, что можно было бы услышать полет мухи. Лишь приступы кашля возвращали слушателей в реальность. Зал не отапливался, но кого это волновало! Они слушали знаменитого Ханса Кестнера, и никто не уходил разочарованным. Этот человек жил своей темой, он был словно одержим ею. Он выходил за рамки обычной археологии. Восток всегда производил магнетическое воздействие на интеллектуальную элиту Германии, кроме того, жители Анатолии были союзниками в недавней войне. Унизительное поражение и позорные условия мира, установленные так называемыми мирными соглашениями, были близки и северянам, и южанам. Судьба погибающей Османской империи не была здесь никому безразлична.

После лекции зал взорвался аплодисментами. На последних рядах свистели от восторга. У растерявшегося Ханса возникло впечатление, будто он вышел из транса. Осознав, настолько он погрузился в рассказ, преподаватель смущенно улыбнулся. У кафедры уже выстроилось несколько человек с его последней книгой в надежде на автограф. Он вдруг понял, что устал и голоден. После завтрака, который состоялся на рассвете в еле отапливаемой квартирке, во рту не было ни крошки. Зато благодаря популярности Ханс мог сотрудничать со специализированными журналами, что и составляло его скудный заработок.

Кто-то молча протянул книгу для автографа. При виде руки в перчатке немец поднял глаза. Словно земля ушла из под ног.

Лейла расхохоталась, наблюдая его замешательство.

Они спешили по улице, прижавшись друг к другу и защищаясь от снежной вьюги. Ханс как мог закрывал Лейлу под зонтом с погнутыми спицами, который одолжил у университетского сторожа. Мужчина еле сдерживался, чтобы не расцеловать ее просто на улице. Он отвел Лейлу в маленькую таверну с темными деревянными панелями, куда иногда заходил после лекций. Они устроились в глубине зала. Ханс прижал свои колени к коленям Лейлы. Шляпка-клош скрывала волосы турчанки, зато подчеркивала нежность розовых щек.

— Не могу в это поверить, — прошептал он. — Что ты делаешь в Берлине? И как ты меня нашла?