Они с Меей особо не разговаривали о Свартшё и семействе Брандтов, только о новостях. Ёран и Анита сидели под арестом в ожидании суда. Мея получила несколько писем от Карла-Юхана, но не ответила ни на одно из них. Его отдали в семью в Сконе, как оказалось, ему еще не было восемнадцати. Прокурор не стал предъявлять обвинение ни ему, ни второму брату, Перу, посчитав условия их воспитания смягчающим обстоятельством. Это вызвало удивление и возмущение во всей стране. Лелле старался не упоминать его имя, поскольку Мея сразу замыкалась. Никак не могла простить себе, что добровольно поселилась в семействе, руки которого были испачканы кровью – так она выразилась. Не могла простить того, что не замечала ничего. Она вбила себе в голову, что могла бы спасти Ханну раньше, если б не ее собственная наивность.

Ханна порой звонила, и, когда они разговаривали, печать беспокойства с лица Меи обычно исчезала. Время, проведенное в бункере, соединило их, возможно, навечно, связало невидимыми нитями. Ханна была крутой девицей. Она рассказала Лелле о своем пребывании под землей, обо всем, что ей пришлось вытерпеть, а он слушал, как мог. Ради Лины. Поскольку не хотел прятаться от ее страданий и поскольку должен был все знать. Ханна отдала ему лиловую резиночку, и он носил ее на запястье, как браслет. Собирался всегда ходить с ней, но потом снял, чтобы не истрепалась.

Могилу Лины, окруженную цветами и горящими свечками, было видно издалека. Около нее стояли двое – мужчина и женщина. Лелле почувствовал, как Мея шагнула ближе к нему.

На плече Анетт спал ребенок, и у Лелле задрожали ноги, когда он увидел его. Он замер посередине дорожки, посыпанной гравием, Мея остановилась рядом с ним. Заметив бывшего мужа, Анетт положила руку на макушку малыша, и Томас обнял ее. Оба переводили взгляды с Лелле на Мею, словно никак не могли решить, в каких отношениях они состоят. На щеках Анетт были черные разводы от потекшей туши, нижняя губа дрожала. Никто из них долго ничего не говорил, только ребенок захныкал. В конце концов Анетт вытянула свободную руку и притянула Лелле к себе. Они обнялись неловко, белый пух шарфа защекотал нос, а потом Лелле почувствовал запах ребенка, от которого у него заслезились глаза.

– Спасибо, – прошептала Анетт ему на ухо, – спасибо, что ты вернул нашу девочку домой.

Они долго стояли у могилы, после того как Анетт и Томас ушли. Лелле опустился на холодную землю и почувствовал, как напряглись мышцы. Мея полила цветы, убрала сорняки и зажгла погашенные ветром свечи. Сделав шаг назад, убедилась, что все выглядит красиво. Она упустила тот момент, когда на Лелле нахлынула злоба. Он весь задрожал. Потом принялся уничтожать восстановленную ею красоту. Свечи погасли, лепестки цветов полетели по ветру. Он царапал пальцами землю и выл. Мея не шевелилась, пока он не успокоился, а затем протянула руку и помогла подняться.

В Арвидсъяуре они остановились на заправке и зашли выпить кофе с Киппеном. Плакат с фотографией Лины Киппен снял, хотя так и не удосужился очистить грязь, скопившуюся вокруг того места, где он висел, поэтому, когда они проходили мимо, Лелле показалось, что он по-прежнему видит улыбку дочери. Киппен не терпел унылых лиц в компании и предпочитал заполнять тишину разговорами о хоккее и охоте. Мея ела мороженое, несмотря на холод.

– Я бы хотела застрелить лося, – сказала она вдруг.

Киппен усмехнулся и похлопал Лелле по плечу:

– Ты должен научить дочь охотиться.

Его невинная оговорка смутила всех, и разговор прервался.

Она не моя дочь. Моя дочь мертва, – вертелось у Лелле на языке, но он увидел взволнованное лицо Меи, как растаявшее мороженое потекло у нее по запястью, и спохватился.

– Я научу ее всему, что умею, – сказал он, – даже если это не так много.

Он позволил Мее сесть за руль, хотя она не имела водительского удостоверения. На Серебряную дорогу начали опускаться сумерки. Он знал дорогу как свои пять пальцев и, даже закрыв глаза, видел, как она змеится среди вековых лесов, болот и озер, налаживая связь между людьми, помогая им как в хороших, так и плохих начинаниях. Если бы не девочка, сидевшая рядом с ним, он по-прежнему, поддаваясь отчаянию, каждую летнюю ночь отправлялся бы в путь. Но теперь в этом не было необходимости.

Поиски закончились.