Такие запятые еще можно выловить. Но представим другой случай. Автор пишет черновик:

Суд в Нью-Йорке, занимающийся делом Turing Pharmaceuticals, приговорил Мартина Шкрели к семи годам тюремного заключения за финансовые махинации и обман инвесторов.

Редактор указывает автору, что из предложения неясно, кто такой Мартин Шкрели. Автор, пишущий к этому моменту другую новость, быстро правит:

Суд в Нью-Йорке, занимающийся делом Turing Pharmaceuticals, приговорил бывшего руководителя фармацевтической компании Turing Pharmaceuticals Мартина Шкрели к семи годам тюремного заключения за финансовые махинации и обман инвесторов.

Тут и слепой увидит, что Turing Pharmaceuticals повторяется в одном предложении дважды. Редактор кричит, что нашел еще одну ошибку, и просит автора выйти из админки и дать исправить. У того только и остаётся времени, чтобы убрать лишнюю подструктуру предложения:

Суд в Нью-Йорке, приговорил бывшего руководителя фармацевтической компании Turing Pharmaceuticals Мартина Шкрели к семи годам тюремного заключения за финансовые махинации и обман инвесторов.

Бинго! Редактор не увидит ошибки, потому что сосредоточился на другом месте текста. Автор возвращается к следующему тексту. Читатель открывает статью и вздыхает – снова писали троечники.

Запятая между подлежащим и сказуемым также может серьезно навредить репутации издания. Не видя многих смысловых ошибок, недосказанностей, извращений слов ньюсмейкеров, читатели прекрасно замечают такого рода недочеты.

Чуть ниже, говоря о канцелярите, я даю совет осознавать то, что ты пишешь, на смысловом уровне. Но если речь заходит о запятой между подлежащим и сказуемым…это сигнал о том, что автор не понимает синтаксической структуры написанного. А это легко проверить, достаточно ввести подобную проверку в редакторский процесс раз и навсегда.

Журналист постоянно пробирается между Сциллой штампов и Харибдой устойчивых выражений. От штампов можно попытаться избавиться, хотя не у всех получается. Как у Довлатова:

В нашей конторе из тридцати двух сотрудников по штату двадцать восемь называли себя: «Золотое перо республики». Мы трое в порядке оригинальности назывались – серебряными. Дима Шер, написавший в одной корреспонденции: «Искусственная почка – будничное явление наших будней», слыл дубовым пером.

Устойчивые выражения в нашей голове изменяются, зачастую – индивидуально. Одно неверно употреблённое слово может выставить автора неучем. Я настоятельно рекомендую вам держать под рукою или проверять в Сети те выражения, в которых вы сомневаетесь[152].

Например, нечто не может принести результаты. Усилия, акции, исследования могут дать результаты или принести плоды.

Привлекают к суду, а призывают к ответу.

Заводят дело, проводят расследование.

Предпринимают шаги, а принимают меры. Ситуация не может развиваться, она может складываться (а конфликт – наоборот).

Вред причиняют[153]. Ущерб наносят.

Таких выражений десятки, запомнить их все или даже просто перечислить здесь невозможно.

Используйте словарь. Заглядывайте в национальный корпус русского языка[154]. Старайтесь понять, что стоит за каждым выражением.

В вышедшей в 1962 году книге Корнея Чуковского «Живой как жизнь» целая – шестая – глава была названа необычно для того времени: «Канцелярит». Чуковский атаковал расцветавший буйным цветом язык советской бюрократии.

Атака оказалась успешной. Многие преподаватели (и я в их числе) включаем ту самую шестую главу в список чтения, обязательного для своих студентов. В этот же список попадает труд переводчицы Норы Галь «Слово живое и мертвое»[16]. Прошло полвека, меняются примеры, но сама идея не устаревает: говорить и писать надо по-человечески. Не пытаться отделять письменный язык от языка грамотного и доходчивого. Соблюдать, наконец, культуру речи.

К сожалению, не все видят, что можно улучшить в своих творениях. Таким журналистам стоит посоветовать больше читать, прицельно разыскивая примеры плохого, благо их много.

Владимир Войнович в книге «Претендент на престол»[15] описывал типичного советского редактора так:

Нацепив на верстку острый свой карандаш, Ермолкин пристально вглядывался в напечатанные слова и ястребом кидался, если попадалось среди них хоть одно живое. Все обыкновенные слова казались ему недостойными нашей необыкновенной эпохи, и он тут же выправлял слово «дом» на «здание» или «строение», «красноармеец» на «красный воин».

Не было у него в газете ни крестьян, ни лошадей, ни верблюдов, а были труженики полей, конское поголовье и корабли пустыни. Люди, упомянутые в газете, не говорили, а заявляли, не спрашивали, а обращали свой вопрос. Немецких летчиков Ермолкин называл фашистскими стервятниками, советских летчиков – сталинскими соколами, а небо – воздушным бассейном или Пятым океаном. Особое место занимало у него в словаре слово «золото». Золотом называлось все, что возможно. Уголь и нефть – черное золото. Хлопок – белое золото. Газ – голубое золото. Говорят, однажды ему попала заметка о старателях, добытчиках золота, он вернул заметку ответственному секретарю с вопросом, какое именно золото имеется в виду. Тот ответил – обыкновенное. Так потом и было написано в газете: добытчики золота обыкновенного.

Заметьте, как прекрасно Войнович несколькими примерами выхватывает суть канцелярского, суконного языка:

Это язык штампов и иносказаний, избегающий прямых названий. Пятый океан, сталинские соколы, черное золото.

Язык неопределенности, невещественности. Дом конкретнее, правдивее здания или строения.

Многословие вместо четкости. Везде, где можно, канцелярит предпочитает два, три слова вместо одного.

Прекрасными образчиками канцелярита (но особого рода) наполнена книга Джорджа Оруэлла «1984»[29] с ее концепцией новояза (newspeak), которая описана в особом приложении.

В новоязе бюрократические слова обычно идеологически окрашены и несут в себе сложный контекст. Оруэлл (и переводчик Виктор Голышев) приводят такое предложение на новоязе: «Старомыслы не нутрят ангсоц», транслируя его смысл в «Те, чьи идеи сложились до Революции, не воспринимают всей душой принципов английского социализма».