Гостей принимали в зимнем саду дворца, окна были распахнуты настежь, в зал заглядывало уходящее солнце и вливался весенний воздух. Стояли десятки круглых столов, покрытых белыми камчатыми скатертями; в центре каждого возвышался букет пахучих цветов, принесших сюда ароматы юга Франции.

Ожидалось две сотни персон, в основном приглашенных президентом и премьер-министром, а также несколько счастливчиков, внесенных в список канцелярией: заслуженные спортсмены, академики, придворные журналисты.

Ориан казалась в этом ареопаге редким цветком. Она не имела манер завсегдатаев подобных приемов — не смотрела на приглашенных искоса, пытаясь узнать, кто они, не ознакомилась с меню, лежащим под салфеткой… Ежегодно из дворца пропадали сотни серебряных приборов — кое-кто из весьма почтенных гостей не мог сдержаться — эти слабые умом и распущенные люди приходили в ярость от того, что не могли унести с собой по окончании застолья хотя бы эхо этой республиканской феерии.

Люстры из богемского хрусталя ярко сияли и обрушивали на гостей беспощадный свет, превращая их в театральных актеров, появляющихся на залитой светом сцене после поднятия занавеса. Оркестр, расположившийся у открытых теплиц, исполнял пьесы Моцарта, официанты разносили охлажденное шампанское. Внезапно хорошо поставленный голос произнес:

— Господин президент Республики, — и воцарилась мертвая тишина. Он вошел улыбающийся, в кремовом костюме, сопровождаемый четырьмя телохранителями в черном. Ориан припомнила слова отца: после того как отрубили головы аристократам, все мечты устремились к королям и дворянским фамилиям. Под вышитыми золотом знаменами Республики она ощутила священный трепет, наблюдая, как республиканский монарх горячо пожимает руки, а подданные его делают шаг назад и склоняются, словно перед Людовиком XIV в зеркальном зале Версаля.

Глава государства произнес краткую речь в микрофон. Он поблагодарил Францию за то, что она есть, то есть способна сражаться без фатализма и смириться с поражением, когда конкуренция преступает все законы. К спортивным формулировкам он добавил несколько восточных метафор, смысл которых был известен, очевидно, лишь некоторым. В частности, он отметил благородство мудрецов, чьи искусство молчания и величие чувств соизмеримы с мощью мускулов, которые они обрушивают на врага, лицом к лицу встречая противника. Ориан не поняла всех тонкостей речи. Однако на лицах министров читалось, что слова эти обладали неистребимым шармом, называемым иногда политическим талантом. Армия официантов и мажордомов бесшумно суетилась вокруг столов. Потом настало время первого тоста в честь правительства, успешно закончившего трудные переговоры с компанией «Пан-Американ». «Аэробус» был витриной Франции, наиценнейшей после «конкорда», падение которого близ Руасси потрясло некоторые идеи голлизма, претворявшиеся в жизнь с начала шестидесятых.

— Самолет этот — настоящее чудо, — услышала Ориан голос своего соседа.

Оркестр заиграл тихую музыку, в зимний сад струился свежий воздух. Согласно протоколу прежде всего обслужили президента, потом главу правительства и министров. Гости вскоре увидели на своих тарелках розово-бежевую феерию — фуа-гра с салатом из лангустов. Соммелье объявил о подаче шассань-монраше 1982 года. Приглашенные, сидевшие за столом Ориан, принадлежали к кругам, незнакомым ей: советники кабинета министров — молодые выпускники Национальной школы управления — с бледными и невыразительными, словно сделанными из папье-маше лицами. Говорили они намеками и обменивались понимающими улыбками. Влиятельных лиц они называли по фамилиям, критиковали температуру вина, которое было гораздо лучше на приеме, устроенном на прошлой неделе в честь эмира Кувейта, с развязностью знатоков сравнивали преимущества отсутствия пошлин в Дубае, Каракасе и Майами. К счастью для Ориан, ее сосед оказался сдержанным и учтивым молодым советником, от которого она узнала, что он всего лишь три месяца работает в Министерстве энергетики. Он показал ей «своего» министра, похвально отозвался о нем. Иногда министр Дюбюиссон оказывался в поле зрения Ориан. И было понятно, почему молодой советник почитал его, как школьник чемпиона мира по футболу или кинозвезду. Он был породистым, очень элегантным мужчиной, держался без напряжения и обладал магнетической улыбкой, перед шторой невозможно было устоять. За его столом сидели две очень красивые женщины и дородный мужчина, увлеченно жевавший лангустов.

— А кто сидит слева от «вашего» министра? — спросила Ориан.

Советник оторвался от тарелки.

— Это Октав Орсони, своеобразный нефтяной король. Он давно сотрудничает с министерством: Африка, Азия… Бывший протеже Байяра. Мы перед ним в неоплатном долгу.

— За контракт «Аэробус» — «Пан-Американ»? — с простодушным видом спросила Ориан.

— Не думаю, хотя от этого господина можно всего ожидать. У него знакомства во всех странах мира, и он большой ловкач. К примеру, у нас возникли трудности с оппозицией по поводу ядерной программы Бирмы. Так что вы думаете?.. Он сейчас улаживает все с мастерством, которое заставило бы покраснеть говорунов с набережной Орсе.

Подали седло барашка с петрушкой и соусом. Сомелье, переходя от стола к столу, предлагал шато-розан-гасси 1979 года. Рюмки, бокалы и серебро сверкали, подобно хрустальным подвескам люстр над головой. Ориан очень надеялась увидеть среди гостей Эдди Ладзано. Если уж Орсони был здесь, почему бы не быть и Эдди? Может быть, ему что-то помешало? Со времени похищения документов у этого Артюра Ориан все время задавалась вопросом, где скрывается мужчина ее сердца. Во всяком случае, не в Елисейском дворце.

Она изучала Дюбюиссона, всматриваясь в его лицо, осанку, пыталась составить о нем мнение. Возможно ли, что человек с таким чистосердечным, обезоруживающим взглядом способен ради власти убирать с дороги ненужных людей? Следователь не забыла слов Эдгара Пенсона. Она видела фотографии министра в компании с Орсони. Все сходилось, все вроде бы было ясно… Пенсон считал, что заслуга ее в том, что она с уважением относится к идее — несмотря на разочарования 80—90-х годов — о существовании разделительной линии между правыми и левыми. Она была уверена, что лишь правые могли сотрудничать с режимом, попирающим права человека. А ведь именно Дюбюиссон, перебежавший из партии умеренных, занимался бирманским делом, погоняемый пройдохой Орсони, который без малейшего зазрения совести вырвал у соперника контракт во имя политики и божественного доллара. Если уж Пенсон придерживается этого тезиса, значит, у него есть на это причины, подумала Ориан, которая не спускала глаз с министра.

Никто за ее столом, похоже, не узнал Ориан. Никто не спрашивал, кто она, с каким министром или промышленником работала. Вопрос отпадал сам собой, поскольку она была в числе приглашенных. Ориан решила, что отсутствие любопытства объясняется их равнодушием к женщинам, и была рада, что не пришлось говорить этим вальяжным господам, что она занимается расследованием финансовых правонарушений и законности их действий.

— Правительство здесь в полном составе? — спросила Ориан молодого советника.

— Вы не знаете в лицо министров? Они все там, за президентским столом.