Сука, она убила меня.

Вот сука!

А ты достаточно крут для того, чтобы носить майку с надписью «Сука, она убила меня»? Ты достаточно крут для этого, маленький заморыш?

И тут Нико приходит на помощь. Он поднимает с пола увесистый камень, провожает насмешливым взглядом бросившихся врассыпную жрецов, и медленно подходит к жрице. Та покорно опускается на колени, убирает с затылка волосы, чтобы убийце было удобнее нанести смертельный удар, и ждет. Нико не торопится. Он подходит к короткой работе обстоятельно. Подышав на затылок жрице так, будто нашел на ней грязное пятнышко, он потер его рукавом. Потом, сильно размахнувшись, он опускает вооруженную камнем руку ей на голову. Раздается треск. Будто тысяча стоматологов разом выдернули зубы своим пациентам. Жрица дергает ногами, потряхивает разбитой головой, как будто хочет избавиться от нее, и все же затихает.

Она умерла. Она создала зомби и умерла. Отпустила зомби. Катала свободен. Он рад, счастлив – но недолго. Нико выносит его за пределы магического круга и оглушительно шепчет ему на ухо: «Теперь ты свободен».

«Да, да, я знаю!»

«Но ты не знаешь главного».

«Чего?» И так холодное тело Каталы покрывается инеем.

«Ты свободен. Ты останешься на земле. И будешь причинять людям зло».

«Ну, это мне раз плюнуть». И Катала совершает первое зло в качестве кадавра, создатель которого откинул копыта. Он принимает любимую позу Нико, скрестив ноги, и неторопливо, с расстановкой говорит: «Божко, твой задолбанный серб Божко, сделал всего одну виолончель, так, да? Ее только называли безголосой, на самом деле голос у нее был. Он сводил скулы, поднимал волосы дыбом. Он походил на вой ветра в водосточной трубе и плеск воды в ливневом стоке с чугунной решеткой-мембраной. Вот именно за это ты полюбил ее. Для тебя этот инструмент был больным ребенком… Был. Но теперь его нет. Грязные ниггеры разломали его и бросили в огонь, разогрели на твоей безголосой виоле чайник».

«Я убью тебя, сука!»

«А ты достаточно крут для этого?»

Самое интересное заключалось в том, что этим монологом Катала однажды разразился в лицо Нико.

Жевун встречал товарищей метрах в сорока от скита. В этот предутренний час он казался изваянием. Об этом и сказал Катала еще издали. Оба не сдержали улыбки, обмениваясь рукопожатием. Нико был более сдержан. Он покачал головой, глядя на приятелей, и снова обозвал их придурками. Но они вместе, снова втроем, и это уже хорошо. Если откажется Жевун от продолжения, Нико даже одобрит его решение.

– Вижу, вооружился, – сказал Катала. – Может, тебе чего-нибудь полегче дать?

– Да нет, – он крепче сжал «куверт», – это трофейная. К тому же снайперская винтовка мне пригодится.

– Есть план? – спросил Нико.

– Убрать Вергельда – не проблема. Уйти от преследования тяжело. В Абеше у нас поддержки нет, а до столицы больше семисот верст, на машинах не уйти. А на самолете запросто. Можно ночью тихо взять Вергельда, но тихо запустить двигатели самолета не получится. Здесь помозговать надо. Про его команду я могу сказать одно: с виду сплоченная, а внутри гниль. Если ударить как следует, команда расколется. И Вергельд знает об этом. У него самолет на парах стоит.

– Значит, об этом знают все.

– Да. Может быть, мы как раз вовремя подоспели. Знаешь, это как вдесятером тащить бревно: каждый подседает, чтобы не ему было тяжело, а соседу.

Он помолчал.

– Голову бередит схема: здание диспетчерской и я наверху, как на вышке, с этой винтовкой держу подступы к самолету. Подумай, Алексей. А мне пора, – заявил Жевун, вставая с камня. – Встретимся через пару дней. Я специально такое время выбрал: утром поселок спит крепко, пушкой не разбудишь, – ответил он на немой вопрос Каталы. – К тому же ночью страшно. Очень страшно, – понизил он голос. – Аж живот крутит. Телефон я не возьму. Пусть остается как запасной вариант. Ты только не забывай его подзаряжать.

– Об этом не беспокойся, – заверил товарища Катала. – Я каждый день в скит наведываюсь.

Он растерянно смотрел вслед Жевуну, неузнаваемому, чужому. Он что-то недоговорил, недосказал, словно стеснялся какой-то ущербности. Одним словом, вдаль уходил совсем не тот человек, которого когда-то знал Катала. Он обменялся красноречивым взглядом с адвокатом. Похоже, их мысли было не отличить. Но Катала не был бы собой, если бы не оставил последнее слово за собой:

– Сволочь, он испортил мне настроение.

В 1996 году Вергельд привез из Европы специалистов по оборудованию аэродромов. Мониторинг естественного покрытия превзошел все ожидания: полоса два километра в длину и двести метров в ширину оказалась идеально ровной. Только глубокие, а местами еще и широкие трещины создали некоторые проблемы. И он заключил со специалистами договор не на строительство аэродрома, а на комплекс аэродромно-восстановительных работ. Результатом реализации проекта стало, говоря языком документов, «соблюдение критериев безопасности полетов и соответствие аэродромного комплекса нормам годности эксплуатации аэродромов гражданской авиации». С военными Вергельд заключил договор о совместном базировании с местным авиакрылом. Правда, Вергельда военные побеспокоили два десятка раз, не больше, когда на летное поле садились военные самолеты.

«Эй, ты! Пойдешь со мной».

Последние пять дней эта команда отскакивала с фиолетовых губ коренастого негра, преисполненного гордостью от своей должности – он был ответственным за состояние местного летного поля. Частые ветра выдували песок из глубоких трещин на дне пересохшего озера, и команде рабочих, состоящей из местных жителей, приходилось засыпать бреши песком, заливать водой, чтобы полученная смесь схватилась на манер бетона. Порой она выпирала наружу.

Сегодня команда, пятым членом которой был Живнов, снова заравнивала участки летного поля, а точнее – рулежной дорожки, на правом краю которой находилось здание диспетчерской. Смена началась как обычно. «Скребки». Фиолетовый начальник показал руками и вопросительно округлил глаза на Живнова. «Неси скребки». Тот послушно шагнул по направлению к зданию диспетчерской службы.

Ему не раз приходилось бывать в этом здании, которое днем и ночью охранялось дюжиной чернокожих во главе с парой белых из команды Вергельда. И эта смешанная группа выглядела командой наемников. Все они, включая местных, ранее проходили службу в отрядах спецназначения.

Рабочий день остался позади. Рабочие разошлись по своим домам. Только Живнов, у которого не было своего угла, остался на краю летного поля. Его жилище местные называли гнездом, военные из состава группировки «доктора» переиначили на позывной лад – «утиное гнездо», которым обычно обозначают базу или штаб. Он ничего не строил, только покрутился на куче веток и скошенной с края летного поля травы, и улегся, свернувшись калачиком. Просыпался он с рассветом и через листву смотрел, как всходит солнце. Когда свет набирал силу и начинал слепить глаза, он отправлялся на кухню, садился за стол и начинал стучать по нему, требуя еды. Сегодня он еще не ел – только-только поднялся с подстилки, на которой ему неизменно снились подмосковные леса, и услышал позади легкие крадущиеся шаги.