– К Братковичу? – спросил он. – Или сперва к Глазенапу?

Азазель проговорил с неохотой:

– Удалось установить связь. Глазенап сказал, что поговорить с ним можно, но не сейчас… Если я готов, то в двенадцать ночи на вершине Москвы-Сити. К счастью, сейчас уже четверть двенадцатого, еле-еле успеваем.

– Ого, – сказал Михаил невольно. – Странное место… И как туда карабкаться?

– Это не его проблема, – ответил Азазель. – Как думаешь, кому нужны ответы, ему или мне?

– Нам, – сказал Михаил.

Азазель покосился с интересом.

– Нам, – повторил он. – Спасибо, Михаил.

Москва-Сити красиво и мощно подсвечена снизу, целый комплекс небоскребов. Азазель молча кивнул на самое высокое здание, так называемая «Федерация», даже вскользь обронил, что не только самое высокое в Москве, но и во всей Европе.

Михаил смолчал, хотя дрожь прокатывалась по всему телу. Вавилонская башня, даже заверши тогда ее постройку, не достигала бы и трети высоты этого здания. Но здесь построили и построили, ничего особенного, красиво и заметно, но все-таки нет потрясения основ…

Нижняя треть здания высветлена прожекторами так, что можно рассмотреть капельки росы на блестящей поверхности стен, средняя треть уже в полутени, а самый верх только угадывается на фоне едва протискивающегося сквозь нечистый воздух города света звезд.

– Не волнуйся, – сказал Азазель, – я уже достал ключ от запасного выхода. Поднимемся до верхнего этажа…

Михаил двигался следом молча, тяжелый пистолет из-за пояса сзади переложил в кобуру скрытого ношения, оттуда не выскочит, а за поясом и потерять можно, особенно когда Азазель легко, как олень, побежал по лестнице, прыгая через ступеньку.

Лестница элегантная и подчеркнуто красивая, хоть сейчас во дворец фараона, но заметна странная неухоженность, словно ею пренебрегают.

Михаил спешил, стараясь не отстать от Аззеля, но догнать все равно не мог, крикнул ему в спину:

– Почему здесь… так… заброшено?

– Разве? – изумился Азазель. – Раз в три месяца здесь проходит пожарник, который требует, чтобы его называли пожарным, проверяет краны и огнетушители. А что тебя интересует?

– А люди, – спросил Михаил, задыхаясь, – как они?

– Чудак, – спросил Азазель изумленно, – а лифты на что?… Да и вообще, им можно, они простые, а мы романтики и флибустьеры, нам подниматься на лифте – просто позор, так мелко и приземленно! Никакой таинственности, флера преступного замысла, даже героизма и вызова обществу… Какие мы бунтари?

– Но-но, – сказал Михаил с трудом, но все равно предостерегающе, – никакого бунтарства!

– Ты прав, – согласился Азазель, – правильное бунтарство всегда сверху. Тогда не бунтарство, а необходимые народу долгожданные реформы, даже если сам народ против или вообще о них не знает, но его всегда ухитряются убедить, что вытребовал их сам с потом и кровью на пределе усилий.

Он поднимался по ступенькам легко и в том же темпе, как с первого этажа, через ступеньку, а Михаил уже на первой сотне разогрелся, взмок, а когда по спине между лопаток потекла щекочущая струйка, спросил зло:

– А почему лифтом не воспользовались?

– Да вход на лестницу, – ответил Азазель легко, – был на три шага ближе. А ты че, устал?… Ладно, еще этаж, и выберемся на крышу. А жаль, было так романтично.

Михаил стиснул челюсти, но смолчал, экономя дыхание. Азазель с какой-то целью постоянно подчеркивает, хоть и по мелочи, преимущества демонов в физической форме перед людьми.

– Ладно, – прошептал он задушенно, – я еще отыграюсь, хермонец…

Азазель наконец добежал до металлической двери, покопался с замком, осторожно приоткрыл металлическую с дырочками дверцу. Михаил дополз, хватаясь за стенку, остановился, стараясь отдышаться, Азазель тем временем осторожно выглянул.

– Ого, он уже там.

– Глазенап?

– Быстро запоминаешь, – сказал Азазель с одобрением. – Можешь вылезти наверх, но держись одной рукой за дверь, понял? Чтобы всегда был контакт с ее металлом. Никуда не отходи.

– А ты? – спросил Михаил шепотом.

– Он уже ждет, – ответил Азазель коротко.

Михаил дождался, когда Азазель медленно двинулся по просторной площадке небоскреба, и, не отпуская металлической двери, осторожно высунулся.

На самом краю крыши, на бортике, застыла под черным необъятным куполом неба рослая фигура в длинном плаще. Худая или толстая, не понять, плащ скрывает до самых подошв, а стоит этот Глазенап к ним спиной, рассматривая ночной город, только и видно, что абсолютно не страшится раскрывшейся от самых ступней бездны.

Михаил сам бы засмотрелся на эту ужасающую панораму чудовищно разросшегося города, в котором народу больше, чем не только в любом королевстве, но и в империях, но сейчас не сводил взгляда с этой странной фигуры, к которой подходил, все больше замедляя шаг, Азазель.

– Стоп, – произнес человек на краю крыши, не поворачиваясь. – Азазель, я тебя уважаю, но близко не подходи. Конечно, доверяю, но не до такой степени. Говори, что ты хотел?

Азазель послушно остановился и, хотя Глазенап так и не повернулся к нему, развел в стороны руки, показывая, что в ладонях ничего нет.

– Прости, – сказал он смиренно, – что опоздал.

– Ты не опоздал, – бросил Глазенап. – Это я пришел раньше. Вообще люблю здесь бывать. Если бы не люди, устроил бы здесь гнездо.

– Да это я так, – ответил Азазель, – чтобы тебе было приятнее. Странно, что не воспользовался.

Глазенап поинтересовался, не поворачиваясь к нему лицом:

– Говори, что хотел, не юли.

Азазель ответил смиреннейше:

– То, что не сможет никто другой.

– Ответ?

– Да.

– О ком?

– Ты уже знаешь, – ответил Азазель. – О ком я еще мог спросить у тебя?

Глазенап произнес с подозрением:

– А кто с тобой? Я вижу, стоит у двери и держится за нее так, словно от этого зависит его жизнь.

– Ну да, – согласился Азазель, – ты же знаешь, если ее отпустить, сразу же копыта кверху. А мне жалко этого мальчика. Пытаюсь натаскать за мной сумку носить.

Глазенап сказал со вздохом:

– Ох, Азазель… Ты не меняешься. Браткович сейчас передвинулся в Южное Бутово. Там ему не только безопаснее, но и больше пространства для маневра. А ему это сейчас уже необходимо.

– Расширяются?

– Да.

– Не догадываешься, – спросил Азазель, – для какого маневра?

Глазенап отметил равнодушным голосом:

– Я лучше вижу, ты лучше толкуешь.