– Что… что вы делаете? – пискнул он, колыхнув животом.

– Да ничего страшного, – махнул рукой Пилат, по-доброму улыбаясь. – Просто за те деньги, которые я тебе заплачу, можно пойти на некоторые мои условия. В обшем, чтобы знали, что ты действуешь от моего имени, тебе выдадут удостоверение личности. Кроме того, чтобы ты никуда не скрылся… в-вот. Мемендрий, Деменций!.. Держите сыскаря! А то улепетнет, а я не люблю, когда нарушают договоренности!

Из-под одного из столов выпростался какой-то пьяный гость и пролепетал шлепающими губами:

– Ы-ыф! М-малая толика ощущений… благородный Валерий… пи-ри-красное вино!

И снова упал.

– Вот-вот, – ухмыльнулся добрый Понтий и принялся теребить грудь танцовщицы, уже севшей к нему на колени, – толика ощущений. Прижигайте, эй, вы, ленивые плуты, Мемендрий, Деменций!

Мемендрий вынул из жаровни накаленное тавро и приложил к мягкому месту несчастного археолога.

О-ох!!! После того как Пелисье вкусил «малую толику» этих ощущений, а вслед за ними навалилась лавина боли, помутившая сознание, – он заорал и подпрыгнул вверх, как дикий мустанг, получивший кнутом по крупу. Венок из роз соскользнул с его головы. Жирный раб, который навалил на него свое тучное, в увесистых жировых складках тело, свалился набок, как шкаф (если бы в римских особняках знали, что такое шкаф). Пилат снисходительно смотрел мутными глазами, а потом махнул рукой и упал на руки набежавшим слугам. Таковы были римляне, хозяева мира, таковы были прокураторы Иудеи, нынешний и будущий!.. Пелисье корчился от дикой боли, на него никто не обращал внимания, и только один слуга, наверно самый сострадательный, подхватил его под мышки, перевел в вертикальное положение и сказал;

– Господин, ты не расстраивайся. Это еще ничего!.. Наши господа куражатся так, что небо темнеет. Недавно благородный Валерий заставил свою любимую наложницу засунуть себе угря в…

– Хватит!.. – прохрипел Пелисье. – Я вижу, у вас очень душевные господа.

– Да, Сервилий, – сказал болтливый раб, называя Пелисье по имени сыскаря из Александрии Египетской. – Они хорошие. Недавно добрый Понтий запустил трех рабов в пруд с муренами и хохотал над тем, как те боролись с рыбами. Счет оказался в пользу мурен: двоих рабов съели, а третий стал евнухом, потому что муренам очень полюбились его…

– Хватит!..

– Добрый Понтий кидал муренам жаркое и куски красной рыбы, которую выловили в здешнем озере, чтобы развить им аппетит. Хотя, господин, – продолжал словоохотливый раб, – аппетит у мурен и без того прекрасный.

– Не сомневаюсь!.. – простонал Пелисье. – Прекрасный способ прикорма рыб! О, как мне…

– Больно?.. Это еще ничего. Ну, прижгли, ну, тавро. И что с того? Вот недавно прожорливого раба Деменция, вот этого самого урода, который сейчас с вами возился, наказывали за то, что он съел трехдневную трапезу господина. Так его накормили дохлыми улитками, при этом заставляли жевать их вместе с панцирем.

– И что же? – тупо спросил Пелисье, морщась от боли.

– Переварил!!!

– Ничего удивительного… – пробормотал заклейменный археолог, пытаясь подняться с четверенек и разглядеть, что же за значок у него на несчастном мягком месте. Разглядеть он толком не разглядел, зато увидел, как к нему приближается один из пьяных гостей и раб с тогой. Пелисье зажмурился. В этот момент раб бросил ему тогу и сказал:

– Одевайся. Благородный господин мой дарит тебе эту тогу вместо того чужеземного тряпья, что на тебе было.

Пьяный же гость, бормоча под нос какие-то словечки из серии «я вас любил, любовь еще, быть может…» и явно принимая Пелисье за кого-то другого (вариант – другую!), натянул ему на голову венок из роз. Венок номер два! Шипы царапнули проявляющуюся лысину, но Пелисье, наученный горьким опытом общения с выходцами из Древнего Рима, только скрипнул зубами. Взгляд его упал на кувшин, который валялся возле стола рядом с голыми ногами какой-то дамы. Мысль, простая и гениальная, пришла ему в голову, и Пелисье даже рассмеялся, потому что это было настолько очевидно!.. Зачем играть роль Иуды и выполнять просьбу Пилата, поданную в таком оригинальном оформлении, зачем, если можно взять кувшин прямо сейчас?.. СЕЙЧАС! Рабы заняты транспортировкой пьяных гостей благородного патриция Валерия Тупоумного, а охрана… что-нибудь можно придумать, в конце концов, изобрести какой-либо обходной маневр…

В этот момент к Пелисье подошел управляющий, жирный иудей в просторном, ниспадающем до пят одеянии. Он обмахивал платочком потную лысину. Пелисье взглянул вопросительно и в упор, ожидая очередного подвоха. Управляющий прогундосил насморочным голосом:

– Мне приказано разместить вас на отдых на втором этаже. Пойдемте, уважаемый Сервилий, я покажу вам отведенные вам покои. Отдыхайте. Если вам угодно, вам принесут вино, фрукты и приведут девушку для утех. Можно и двух девушек. Можно девушку и мальчика. Можно и…

– Спасибо, но я не собирался оставаться у вас ни на какой ночлег, – ответил Пелисье. – Тем более я не устал и не хочу спать. Зачем спать? Ведь сейчас день.

Иудей хитро пришурился и приложил палец к губам:

– Тс-с! Не так громко. Видите ли, уважаемый Сервилий, вы, быть может, не в курсе того, что в этом доме не принято отказываться от приглашений хозяина. Вы видели, что нравы у них, так сказать, очень своеобразные, не то что у нас, иудеев…

– С чего вы взяли, что я иудей? – резко спросил Пелисье.

Управляющий всё тем же насморочным голосом стал излагать Жан-Люку длинные, нудные липкие истины, сводящиеся к тому, что «свой своего таки всегда чует».

– Так что не вздумайте отказываться, у-у! – добавил управляющий. – У этих римлян есть весьма своеобразный обычай… Да вы кушайте, кушайте!..

И управляющий, доверительно склонившись к уху Пелисье, сообщил довольно интересную подробность из римского этикета, так сказать. Оказывается, у гостеприимных римлян был замечательный обычай: если гость не наедался и не напивался до такой степени, что всё поглощенное им за вечер или ночь не стремилось назад, то такой гость считался обидчиком хозяина дома. Дескать, обошел стороной угощения, отборные яства, не насытился, не испил вина вдоволь. «Вдоволь» – это до полного нестояния на ногах и веселой рвоты. Под последний процесс у богатых римлян даже имелось отдельное помещение, в котором велись весьма интересные и содержательные беседы. Утверждают, что самые основные понятия своей философии великий Луций Анней Сенека сформулировал именно в этом помещении, валяясь на полу мордой вниз. Рядом лежал глубокомысленный собеседник, и так далее.

Пелисье ничего не оставалось, как отложить осуществление своего замысла касательно умыкания кувшина до лучших времен, возлечь на ложе и взять огромную чащу с фалернским. Впрочем, некоторая склонность Жан-Люка к спиртному – и к хорошим винам в частности – победила и неловкость, и даже боль от ожога. Пелисье выпил несколько чаш вина и понял, что пьян. Гости пили такими темпами, что рабы выносили не менее чем по одному невменяемому товарищу в пять минут. Впрочем, для Пелисье количество присутствующих не уменьшилось, потому что от выпитого вина начало предательски двоиться в глазах. Выпив еще одну чашу и заев ее чем-то ослепительно вкусным, Пелисье установил, что в глазах уже троится. Это побудило археолога к решительным действиям: он встал и, пошатываясь, направился точно к кувшину, в который уже налили вина и поставили в угол, близ двух пьяных прелестниц, которым было уже достаточно… Пелисье оглянулся и, решив, что едва ли его поступок останется замеченным, вышел из виридариума.