– Булка, не дури!

– А ты молчи! Молод еще, не понимаешь ничего! Не будет у тебя жизни после тюрьмы! Никакой не будет, ни плохой, ни хорошей! Мыканье да горе останется, а больше ничего! Сажайте меня, я от своих слов не отступлюсь!

– Фью-фью-фью, – просвистал капитан легкомысленно. – А мне соседи рассказывали, что вы со всеми родственниками как будто в ссоре...

– И в ссоре! – подтвердила старуха пылко. – Я со своей сестрой, бабкой его родной, десять лет не разговаривала, пока она помирать не решила! Уж перед смертью мы с ней помирились, поплакали, все друг другу простили! И с матерью, племянницей моей, тоже не разговариваем! Только сегодня я ей позвонила, прощения попросила и велела Гарольда забрать! Что ж мне его, усыпить, что ли? Он без меня пропадет! А с Митюшенькой никогда я не ссорилась, ни одного разочка! Как мне с ним ссориться, если он единственный внучок мой? И мальчик хороший, добрый! Сейчас таких и нету, не делают таких. А он у меня хороший. Я всегда ему помогала, и он мне помогал!..

– Да я вижу, вижу, – и капитан кивнул на стену. – Тут сплошняком его фотографические портреты, как будто он звезда экрана.

– Забирайте меня, – велела старуха. – Я вам все бумаги подпишу, какие ни есть! А ты, Митюшенька, уходи. И не думай обо мне, не заботься! Ты о себе заботься, живи хорошо, с умом!..

– С умом всегда лучше, чем без ума-то, – согласился капитан. – Повезло тебе, Митюнюшка. Вот как тебя бабушка любит, готова на себя чужой грех взять, только б внучка любимого не трогали. Ну, желаю, чтобы девки тебя так же любили.

И одну за другой распахнул дверные створки – окончен, мол, разговор, не о чем больше разговаривать.

– А... а забирать? – всполошилась старуха. – Как же?

– Ну вас. Хотя понять можно, конечно!.. Ради любви чего не выдумаешь! А ломик я заберу с вашего разрешения. Вы его возле тела подобрали?

– Возле... возле тела, – запнувшись, согласилась Софья Захаровна. Она следила за капитаном встревоженными глазами. – Я как увидала, что он лежит, а возле него лом этот, так и решила забрать!

– Зачем?

– А вдруг там... как их... отпечатки? Митюшенька сколько раз дверь открывал-закрывал и ломиком подпирал, я его просила. Вон весной просила, а потом еще...

– С весны там никаких отпечатков не осталось! А трогать на месте преступления ничего нельзя. Категорически запрещается. Так что, когда следующий труп найдете, орудие убийства при нем оставьте. С собой не таскайте.

– Не станете меня забирать?

– Нет. Не стану.

– А... Митю?

– И Митю не стану.

– То-очно?

– Точно. Причин убивать Кулагина ни у одного из вас нет. Вы его отлично знали, Софья Захаровна, и за грабителя принять уж никак не могли. Мите вашему тоже незачем. На трупе все осталось, и часы, и кольцо, и бумажник при нем. В бумажнике денег много. Ничего не взято. Внук ваш утром приехал сюда. Если он убил, он бы в бега подался, а он явился! Он не наркоман и не дебил, чтоб не понимать, что от места преступления нужно подальше держаться, если виноват! А он приехал у бабушки спросить, чего это она переполошилась! Да и убийство посмотреть интересно было, он сам сказал. Так что не стану я никого забирать.

Тут Маня Поливанова, о которой все забыли, как будто материализовалась, прошагала к окну и распахнула шторы, одну, а потом вторую, как давеча капитан распахивал двери. Солнце хлынуло в комнату, сразу потеснив электрический свет, и старуха зажмурилась, и капитан зажмурился тоже.

– А вот вам бы надо кое-кого забрать! – сказал он, перестав моргать. – Вали, Митюнюшка, за Гарольдом, забирай Гарольда, пока у него сердечный припадок не сделался.

– Сохрани бог, – пробормотала старуха.

– Сохрани бог, – повторил Мишаков. – Забирай его, вези к бабуле обратно! Родственникам передай, что застенки отменяются. Передачи пока готовить не нужно.

– Дорогой ты мой! – закричала старуха молодым голосом. – Пойди-ка сюда, дай я тебя поцелую!

– Не надо, – перепугался капитан.

– Ну, дай хоть обниму! И ты, Машенька, прости меня, наговорила я на тебя лишнего! Но думала, тебе все равно ничего не будет, а я от Митюшеньки подозрения отведу! Прости меня, Машенька!

Мишаков, который никак не давал к себе припасть, отшатнулся, и бабка, промахнувшись, с размаху обнялась с писательницей.

– Дорогая ты моя! Вот спасибо, что привела его!

– Да не приводила я! Он сам пришел, Софья Захаровна!

– Митюшенька, сыночек, давай скорей, скорей накрывай на стол! Нет, сначала в лавку сбегай, за вином, за печеньем, у меня еще три тыщи рублей до пенсии! И узел этот окаянный прибери, прибери, сыночек!

Она поцеловала Маню, зачем-то перекрестила и спихнула со стула узел. Комната, которая сразу стала опять принадлежать ей, расцвела и развеселилась, пыльный хрусталь в пузатом буфете заиграл и заплескал отраженным солнцем, картинка из календаря, пришпиленная к обоям и изображавшая пасторальный домик на фоне неестественно зеленой лужайки, засветилась свежими красками, старая плюшевая скатерть перестала быть старой и помолодела на глазах.

– Вот спасибо, вот спасибо, товарищ!.. Как зовут-то тебя, хоть скажи, я свечку Николе Угоднику поставлю во здравие твое! И как ты, Машенька, догадалась привести его?! И какой хороший, понимающий человек оказался! Вон Андрюша Малахов что ни день, то уродов всяких показывает в программе-то своей! И бьют они, и пытают, и убивают там, в тюрьме-то! А я думаю – ни за что не дам Митюшеньку посадить! Ни за что! Пусть меня сажают, а его не дам! Убьют ведь парня, а не убьют, так перекалечат, а ты, товарищ, такой понимающий! Машенька, вынимай из буфета чашки, вынимай! И рюмки, рюмки ставь! А ты с бабушкой выпей, а один не пей! Что это еще за манеру взял! – Это было сказано внуку. – Я тебя за это потом проберу, а сейчас праздновать станем! Беги, сынок, до магазина, вот я сейчас тебе денежку...

Поверх старухиной головы Мишаков посмотрел на Маню, а она на него.

...Это тоже твоя работа, да? Несчастная бабка, собравшаяся в тюрьму, чтобы спасти внука, который под подозреваемого подходит по всем статьям! Взял бы ты его и «за раскрываемость» благодарность получил, почет и уважение. А ты все понял, сразу понял и не стал никого хватать и бросать «в застенок», хотя, наверное, имеешь для этого и силу и власть. Ты молодец, и я горжусь тобой.

...Это тоже моя работа, да. Только редко бывает, что свидетели и фигуранты ко мне с поцелуями лезут, но, видишь, бывает. Впрочем, зря ты так расчувствовалась. Ничего не происходит сверхъестественного! Или ты тоже всяких передач насмотрелась, где показывают, что мы звери, уроды, бандиты, ублюдки, только и делаем, что бьем, пытаем и сажаем кого ни попадя?! Нет, на нашей работе, как и на любой другой, есть разные люди. Есть профессионалы, дилетанты, умники, дураки, и подонки наверняка есть тоже.