Да. Ничего. Эта блядина стоит в углу уже несколько месяцев. Последнее, что я посмотрел, — «Пленки Буковски». Неплохо.

Вас развлекают новости по телевизору?

Нет. Они насквозь фальшь и подделка — я имею в виду дикторов. Где только находят таких людей?

Как вам работается в голливудской системе? Вас не выебли (как буквально, так и фигурально)?

Немного, но не сильно. Я ухожу оттуда.

Вы встречались с Микки Рурком и Фэй Данауэй? Как они?

Да. Микки Рурк — очень человечный парень, как на площадке, так и вне ее. А в «Пьяни» он по-настоящему выложился. Я ощущал его наслаждение и изобретательность. Фэй Данауэй не сравнится с ним талантом или человечностью, но роли своей соответствует.

Когда вы работали над фильмом, вам предлагали кокаин?

Нет. Ну, может, на нескольких вечеринках. Мне понравилось. Но мне и выпить помногу предлагали, так что я этим пользовался.

Что вы думаете о журнале «Филм Трет»?

Я его не читаю. Жена моя временами — да. У меня проблема — я вообще читать не могу. Просто из рук выпадает.

Если вам будут платить, вы не согласились бы для него писать?

Нет, потому что кино меня не интересует.

Что-нибудь напоследок?

По-моему, я где-то потерял одну страницу ваших вопросов. Но я помню — вы вроде спрашивали, какое кино мне нравится?

Ну, мне понравились «Голова-ластик», «Над кукушкиным гнездом», «Человек-слон» и «Кто боится Вирджинии Вульф?»[137].

Все равно спасибо, что спросили. Мне нынче надо быть осторожнее. Сегодня ел в «Муссо и Фрэнке», и официант знал, как меня зовут.

Ладно, Гор, держите хвост пистолетом…

Спасибо, что уделили нам время (если вы его уделили).

Хо, блядь, на здоровье…

Бук

«Charles Bukowski and the Outlaw Spirit», Jay Dougherty, Gargoyle 35, 1988, pp. 98—103.

Об успехе в Западной Германии, о письмах Карлу Вайсснеру и вообще о переписке

В Западной Германии продано больше двух с половиной миллионов экземпляров ваших книг. Их отыщешь в любом универмаге, на каждом вокзале и, разумеется, во всех книжных магазинах. Как сказал ваш переводчик на немецкий Карл Вайсснер, теперь они уже продаются сами — им не нужна реклама. Чем вы объясните свой феноменальный успех там?

Мне сдается, немецкая публика азартнее и лучше воспринимает новые способы выражения. Почему так, я не знаю. Здесь, в Штатах, похоже, предпочитают более застойную и безопасную литературу. Здесь людям не хочется, чтоб их трясли или будили. Они предпочитают всю жизнь проспать. Безопасное и старое кажется им хорошим.

Но что, по-вашему, видит в этой литературе немецкая публика? В некоторых стихах вы утверждаете, что успех вызван единственно работой ваших переводчиков.

С немецкими читателями, я полагаю, играет роль и то, что я там родился. Это не помогает продажам миллионными тиражами. Может, тысяч сто. Я же диковина. Мои переводчики? Ну, они, вероятно, дьявольски хороши. Книги, судя по всему, неплохо расходятся во Франции, в Италии, Испании. В Англии — нет. Кто знает почему? Я не знаю. Понимаете, я стараюсь, чтобы выбор слов и структура строки оставались простыми и голыми. Это не значит, что я ничего не говорю. Это значит, что я говорю прямо, без дымовой завесы. Англичане и американцы привыкли к устарелой литературной трепотне, то есть когда их убаюкивает все та же прежняя херня. Если они читают и понимают, что это неинтересно, или не понимают вообще, они часто делают вывод, что это глубоко. На мой взгляд.

Как вы считаете, почему американцы приняли вас без особого восторга? Проблема в распространении, в том, что ваш издатель Джон Мартин не располагает средствами, скажем, нью-йоркского издателя на рекламу и возможностями довести ваши книги до всех возможных точек сбыта?

Да, у «Блэк спэрроу пресс» ограниченное распространение, какая уж тут известность? Они много лет печатают одну мою книгу за другой, и у большинства до сих пор не закончились тиражи и они есть в наличии. Мы с «Блэк спэрроу» начинали чуть ли не вместе, и я надеюсь, что вместе и закончим. Это будет правильно.

Перейди я к крупному нью-йоркскому издателю, у меня могли бы увеличиться американские продажи и я мог бы разбогатеть, но сомневаюсь, что продолжал бы писать так же умело и с такой радостью. Кроме того, сомневаюсь, что меня бы принимали там без цензуры, как в «Блэк спэрроу». По-моему, я в лучшем из писательских миров: знаменит где-то там, а работаю тут. Боги уберегли меня от множества ловушек, подстерегающих среднего американского автора. «Блэк спэрроу» обратились ко мне, когда никто больше не обращался. И это после того, как я побывал обычным разнорабочим и голодающим писателем, которого игнорируют крупные издательства и почти все крупные журналы. Неблагодарно было бы с моей стороны переметнуться к крупному нью-йоркскому издателю. И ни малейшего желания у меня нет.

В ваших первых письмах Карлу Вайсснеру — а ваша переписка началась в 1961 году — чувствуются невероятная энергия, злость и глубина. Из всех ваших писем, что я видел, они, пожалуй, самые насыщенные. Однако Вайсснер в то время был простым студентом, вы с ним прежде не встречались и не слышали о нем. Почему вы стали тогда писать ему письма? Как вы тогда жили, как смотрели на жизнь?

Понятия не имею, как у нас с Карлом завязалась переписка, — почти тридцать лет прошло. Но как-то мы начали. По-моему, он увидел мои работы в американских маленьких журналах. Мы начали переписываться. Письма у него были язвительные, забавные (и живые как черт знает что), и он невероятно подстегивал мою борьбу в потемках. Письмо от Карла Вайсснера и было, и остается вливанием жизни, надежды и ненапряжной мудрости. Я тогда работал на почте, жил с чокнутой алкоголичкой и продолжал писать. Все наши деньги уходили на бухло. Мы жили в тряпье и трепете яростного отчаянья. Помню, даже на ботинки у меня денег не было. Я ходил по своим почтовым маршрутам похмельный и злой, а гвозди из подметок вгрызались мне в пятки. Всю ночь мы пили, а мне вставать в пять утра. Когда я писал, из этого рождались стихи, и письма от Карла были для меня единственным добрым волшебством.

Как вы себе представляли Карла?