Хочется отвернуться. И выблюнуть. И самому себе вены выгрызть, когда смотрю на то, как терзал ее. Да. Я был в ярости. В неистовстве. Сам себя не чувствовал. Не осознавал.

Знал только одно тогда. Смотря на Мари, дрожащую передо мной в этом безумном прозрачном балахоне.

Что ненавижу. Ненавижу ее сестру. Весь этот блядский род. Который готов вырезать до семнадцатого колена!

И ее ненавижу!

Такую трепетную. Такую… Вот с этими глазищами, что сводят меня с ума и с телом, что дрожит каждой клеточкой. Ненавижу. Потому что не могу. Не могу от нее отказаться. Даже если бы сдыхал. Даже если бы о меня ноги вытирали и плевали бы в лицо. Потому что ради нее. Ради этих рук. И глаз этих блядских, — ведь разве сестры могут быть разными? Неееет! Это родная кровь! Одна! И одинаковые они! И поступки их будут одинаковыми! И вот она. Сейчас. Как шлюха. Пришла ко мне, почти голая. Чтобы что-то выторговать.

Как и та. Невеста. Ее сестра. Готова была телом торговать. Ребенка убить. Ради чего? Ради денег? Власти? Статуса?

Пришла бы ко мне. Сказала бы. Я что? Зверь? Я бы, может. И не понял. Но отпустил бы! На кой дьявол мне эта женитьба?

Но нет. Две шлюхи. Обе одинаковые.

Все ради выгоды. Себя. Тело. Жизнь свою готовы продать.

И меня трясет.

Тогда трясло и сейчас, когда смотрю на себя того со стороны. Со стаканом виски.

Трясет. Потому что понимаю.

Я никогда бы ей не отказал. Никогда и ни в чем.

Если бы глотку сейчас потребовала себе самому перерезать, с радостью взял бы нож из ее рук.

И не потому. Что в паутинке этой блядской она передо мной стоит. Нет! Не потому.

Наоборот. За эту паутинку. За то. Что телом своим выторговать что-то пытается. Вот за это именно еще больше ее ненавижу. Потому что презирать. Презирать шваль такую. Собой торгующую должен.

Но эти глаза. Эта, мать ее. Улыбка.

Впилась. С самого первого вечера впилась куда-то внутрь. Гарпуном. Приговором. Моей неумолимой казнью.

А вот им я отказать не способен. Никогда. Ни в чем, мать его. Отказать не способен!

Даже несмотря. Что блядь. Что тело свое так открыто мне предлагает.

Не просто так. Торгуется. Цену просит. И то несусветную. Совершенно несусветную!

Шлюха! Просто дешевка!

А я взял.

Проглотил. Утерся.

И знал. Знал. Что больше. Намного больше бы отдал.

Потому что ее глаза. Крюки тяжелые. Смертельные. Они внутри. Внутри меня.

И ненавидел. Сам себя ненавидел за это.

За то. Что драл эту шлюху, наплевав на все. Драл. И не мог остановиться. Не мог отказать. Никогда. Ни в чем. С самого начала. Драл и понимал. Как она меня размазала. Разделала, как молодого сопляка. Ненавидя это продажное тело. Воя внутри от того, что не могу отказаться.

Не могу. Хоть трижды. Хоть сто раз будет шлюхой.

Но один ее взгляд и за него я сдохну. Убью. Предам.

Уже тогда это понимал. Уже тогда. И сгорал в этом адском котле.

А теперь в другом сгораю.

В том, что понимаю, сколько причинил девочке боли.

Хриплю. Сжимая стакан в руке так, что он лопает, забрызгивая стол и бумаги виски.

Отматываю.

Погано на это смотреть. Мерзко.

Смотрю дальше. И охреневаю.

От того, какой сильной она оказалась.

Не рыдает. Не истерит.

Как гордо и с достоинством ведет себя. Вскидывает голову. Поднимает бледное лицо. Как достойно отвечает Ирме.

Ни одна бы себя так не вела. Никто.

Козыряла бы постелью с хозяином. В истериках бы билась.

Но нет. Не Мари.

Она и правда. Будто княжеского рода. Запредельная. Как и ее красота.

Достойная всего.

Всех олимпов на свете.

— твою мать!

Кулак сам летит в стол.

Разбивая тяжелый дуб дребезги.

И грудь вздымается так, что ребра сейчас проломятся.

Когда понимаю, от чего она сбежала. Когда вижу ее глаза, когда в спальню заглянула.

И боль.

Блядь. Сколько же там боли! Такой… Смертельной. Той, что ломает.

Блядь.

Какой же я идиот!

Я же сам. Я своими руками эту любовь просрал. Убил в ней. Уничтожил.

И ведь никогда.

Никогда я такой любви не видел.

Как бросилась тогда, измученная работой, к окну. Как смотрела на меня.

А ведь я тогда почувствовал.

Воздух сгустился и в груди полыхать начало. Почувствовал. И свернул. Ушел прочь.

А хотелось метнуться. Потому что точно знал. Знал. Что она где-то рядом. Что смотрит.

Не шлюха. Будто и не из той семьи. Не той грязной крови, что Алекса и непутевый отец, который блядь вырастил.

Другая. Совсем другая.

Бесценная.

Как чистейший жемчуг. Или алмаз. Редкий. Такой редкий, что все давно не верят в его существование.

И ведь не за постель. Не за жизни своих. Не за возможность выторговать себе место потеплее.

Нет, блядь. Она просто. Просто любила. Это в каждом взгляде. В каждом ее вздохе.

А я сам.

Сам все поломал.

И выть хочется. И орать и биться головой о стену.

Потому что не вернуть мне того взгляда. Не вернуть. Совсем иначе. Совсем другими глазами она на меня теперь смотрит!

Подрываюсь и гоню машину на бешеной скорости.

Так рука почему-то и не поднялась их дом пустить на воздух. Не поднялась. А, может, просто времени за делами не было.

Но теперь несусь туда, как одержимый. Будто ответы самые главные только там. Только там смогу найти. Где она росла. Где была собой. Настоящей. Где впервые рванулось и дрогнуло мое сердце, перестав быть просто органом. Став чем-то большим.

Может, это она? Она в меня вдохнула? Свое? Такое большое. Такое огромное, что в глазах до этой блядской моей ночи с Ольгой отражалось?

Сразу понимаю, на подкожном уровне знаю, где именно ее комната.

Захожу, как в святыню, даже чувствуя, как останавливается сердце. Как в храм.

Сразу ясно. Здесь не только она. Но и Алекса. Эта дрянь.

Даже запах блядских ее духов до сих пор не выветрился.