Джамиль развернул девушку лицом к себе.

— Я пойду к своему флоту. А ты, пресветлая, построй слонов в боевой порядок и поставь защищать подножие дороги. Все остальные — рабы, воры, Девятеро — пусть уходят в Храм и забаррикадируются там.

Она рассмеялась. Ее беспричинное веселье озадачило его.

— Ты думаешь, я послушаюсь тебя, принц? Рабы, беженцы — да, о них я позабочусь. Но я встану на защиту Оракула, и все, кто остался от Девятерых, пойдут со мной.

Принц недоуменно воззрился на нее.

— Семь девушек? Изнеженные жрицы?

— Поверь, принц, мы умеем сражаться.

Он тяжело покачал головой.

— Это не люди, а звери, госпожа. Ваши жизни стоят дороже, чем…

— Чем что? Дыра в земле? Ты это хочешь сказать? — Ретия окинула его презрительным взглядом. — Может, для тебя — и дыра. Но для нас это — Оракул, уста, которыми говорит Бог. Это всё, что у нас есть, великий принц. И если потребуется, я умру, защищая его.

Он кивнул, резким движением положил руку на ее плечо, затем развернулся и ушел. Его слуги поспешили за господином.

С минуту Ретия, не шевелясь, стояла на ветру. Солнце поднялось выше; его лучи озарили Храм и людей, стекающихся туда. Под дыханием его тепла туман рассеялся, и глазам предстало море, полное кораблей.

Ретия обернулась, стала раздавать приказы. Подбежала Персида.

— Мы идем с тобой. Но что делать с Криссой?

Ретия горько рассмеялась.

— Приведи ее.

— Но…

— Приведи! Она одна из Девятерых. И умрет вместе с нами.

— Да, и еще новость. Пришла лодка. Только что из Порта. Причалила к потайной пристани. — Персида ушла, сзывая девушек.

Озадаченная Ретия поднялась на террасу и выглянула через балюстраду. Под обрывом покачивалась голубая рыбацкая лодчонка. До нее донесся плеск воды, шаги людей, вышедших из лодки, шорох почвы у них под ногами на козьей тропе.

Она украдкой достала из-за спины лук, положила стрелу, натянула тетиву. Прицелилась в самое узкое место тропы.

Соленый ветер доносил с поля боя приглушенные крики. Ретия ждала, не отпуская тетивы. Наконец на тропинке показалась маленькая темноволосая голова. Ветерок шевелил распущенные волосы. Малышка подняла глаза, остановилась и закричала:

— Ой, не надо! Не стреляй!

Рука Ретии не дрогнула.

Девочка помахала игрушечными обезьянками.

— Там и другие идут. Это мы!

По пятам за девочкой тяжело плелась пожилая женщина, седовласая и грузная, с раскрасневшимся лицом, очень сердитая. Ретия с изумлением смотрела на них. А последним, с ржавым мечом в руках, шагал худощавый человек.

Он сказал:

— Пресветлая, ты меня знаешь.

Ретия медленно опустила лук.

— Да. Ты отец Сетиса, — сказала она.

* * *

Мирани выбежала в соседнюю пещеру, увидела мальчика и остановилась как вкопанная. За ней, запыхавшись, выскочил Орфет и тоже замер в изумлении.

— О боже! — ахнул он. — Не шевелись, Архон!

Посреди пещеры стояла колесница. Древняя, огромная. Ее колеса были окованы бронзой и выкрашены в красный цвет. Алексос взобрался на плетеную подножку, распутал вожжи и старательно обвязывал их себе вокруг пояса.

Мирани затаила дыхание.

Колесница была запряжена четверкой коней — великолепных, могучих, норовистых. Черные, лоснящиеся, горячие, они били копытами, встряхивали гривами; позвякивала хитроумная упряжь. Один из коней повернул голову и покосился на Мирани умным глазом.

К девушке подошел Аргелин.

— Спускайся, мальчик! А то эти звери…

— Думаешь, я не сумею ими править? — улыбнулся Алексос Его лицо светилось от радости. — Я уже ездил на этой колеснице, господин генерал. Когда был Амфилионом и Рамсисом, я по многу дней подряд ходил на охоту в пустыню; я привязывал поводья — вот так — и стрелял гусей и уток, леопардов и львов. А когда я был Сострисом, с моей боевой колесницы свисали цепи, и я мчался быстрее ветра!

Дальняя левая лошадь фыркнула и встала на дыбы; Алексос тонкой рукой натянул кожаные поводья. Орфет отстранил Мирани, приблизился, стараясь ступать как можно медленнее. Подошел к коням спереди, взял под уздцы ближайшего. Тот был выше его головы.

— В те времена, дружище, ты был взрослым мужчиной.

«Я был Богом, Орфет. Я и сейчас Бог. Отойди».

Музыкант замолчал. Кровь отхлынула от его лица. Он облизал пересохшие губы.

— Архон… может, ты… да, ты и вправду воплощение Бога на земле. Но к тому же ты Алексос, и я не хочу, чтобы ты переломал себе кости.

«Отойди».

— Ты мальчик, а я твой опекун. Только я, и больше никто.

«Я могу наехать на тебя. Могу растоптать тебя за это».

— Ты этого не сделаешь, дружище. Сам знаешь, что не сделаешь.

Наступило напряженное молчание. Глаза мальчика наполнились слезами.

Наконец он произнес:

— Я хочу прокатиться на этих конях, Орфет.

— Прокатишься, дружище. — Орфет не сдвинулся с места, только бросил взгляд на Аргелина. — Однако сейчас ими займется генерал. Он — воин. И хорошо разбирается в колесницах.

На миг Мирани подумалось, что Аргелин не ответит. Но потом он вышел у нее из-за спины, осторожно забрался на плетеную подножку, взял у мальчика поводья, крепко стиснул их руками в перчатках. Мирани вдруг поняла, что стоит, затаив дыхание, и разжала кулаки.

Орфет утер пот с лица.

— Так-то лучше, верно? Гораздо лучше.

Он переглянулся с Аргелином, потом подошел к Мирани.

— Раз уж мы нашли эту колесницу, давай на ней поедем.

Он подхватил ее, подсаживая. Девушка прошептала:

— Бог переменчив. Тебе грозила опасность. На минуту…

— В одну прекрасную минуту я услышал его и понял, с кем говорю. — В его голосе слышался такой страх, что у нее мороз пробежал по коже. — Вот уж не думал, Мирани, что мне доведется спорить с Богом.

Под его тяжестью колесница осела, кони беспокойно забили копытами. Музыкант обеими руками обхватил мальчика.

Алексос поднял глаза.

— Я люблю тебя, Орфет. Даже когда ты упрямишься.

— И я тебя тоже, малыш.

Аргелин презрительно фыркнул, тряхнул поводьями, и четверка коней пустилась вскачь. Лоснились бока сытых животных, сверкали глаза. Генерал дернул за поводья еще раз, и кони перешли на галоп. Копыта грохотали, как гром, высекали искры, подобные молниям.