– Наверное, ты будешь скучать по нему? – сказала Алиса, когда я вернулся с двумя большими фужерами вина. – Полгода – это долго.

– Буду. Он мой лучший друг.

– И мой тоже. Кто же мы с тобой друг другу?

– Соперники? – предположил я, и она рассмеялась.

Спору нет, меня к ней тянуло. Не физически – духовно.

По-человечески. Впервые в жизни мне доставляло удовольствие сидеть с девушкой, хотя здесь же был Джулиан. Я не искал его взглядом, не ревновал, что он дарит свое внимание другим. Это абсолютно новое ощущение оказалось весьма приятным.

– Тебе нравится твоя работа? – спросила Алиса после недолгого молчания, во время которого я безуспешно ломал голову, что бы сказать такое остроумное.

– Да, нравится.

– Знаменитостей встречаешь?

– Один раз видел Пола Маккартни.

– Ой, я его обожаю! В 1963-м я была на концерте «Битлз», когда они выступали в кинотеатре «Адельфи». Потом пришла в отель «Грешем» и прикинулась его постоялицей, чтобы увидеть их вблизи.

– Сработало?

– Нет. Самое большое огорчение в моей жизни. – Алиса помолчала и, улыбнувшись, добавила: – В смысле, пока не изведала подлинное разочарование. Можно я кое-чем поделюсь?

– Конечно.

– Это касается моей диссертации. Видишь ли, она посвящена творчеству твоей матери.

Я вскинул бровь:

– Вот как?

– Да. Тебе это неприятно?

– Ничуть. Надо, я думаю, тебя уведомить, что Мод мне не родная мать, приемная.

– Я знаю. А как ты попал к приемным родителям? Тебя нашли на крыльце? Или приливом тебя вынесло на причал в Дун-Лэаре?

– Согласно семейной легенде, меня принесла горбунья-монашка из общины редемптористов. Мод и Чарльз хотели ребенка или только говорили, что хотят, и вот он появился.

– А что твои настоящие родители? Ты их не искал?

– Даже не пытался. По правде, мне это не нужно.

– Почему? Ты на них в обиде?

– Совсем нет, – сказал я. – У меня было относительно счастливое детство, что, в общем-то, удивительно, поскольку ни Чарльз, ни Мод мною особо не интересовались. Меня, конечно, не били, не морили голодом или что-нибудь в этом роде. Я не был этакой диккенсовской сироткой, если ты меня понимаешь. Что касается моей родной матери, она, видимо, поступила по обстоятельствам. Я думаю, она родила без мужа, что обычно и пополняет ряды приемных детей. Нет, у меня на нее никакой обиды. Да и что толку обижаться?

– Приятно слышать. Хуже нет, когда взрослый человек винит родителей, среду и прочее в том, что все в его жизни пошло не так.

– То есть ты считаешь, жизнь моя не задалась?

– Что-то в твоем лице говорит, что ты несчастлив. Ой, прости за бестактность.

– Да нет, у меня все хорошо. – Я слегка огорчился, что меня так легко раскусить.

– А вот Фергус вечно перекладывал ответственность на других, что мне в нем, если честно, не нравилось.

– Ты все еще злишься на него? – Я сознавал, что затрагиваю глубоко личное, но вопрос мой уравнивал нас в бестактности.

– Я его ненавижу. – Щеки ее заалели, а пальцы сжались в кулак, словно от резкой боли. – Он мне гадок. Сперва-то я ничего не чувствовала. Видимо, еще не отошла от шока. А потом вскипела и больше не стихала злость, порой просто безудержная. К тому времени уже прекратились вопросы о моем самочувствии, жизнь вроде как вошла в прежнюю колею. Если б он не уехал, я бы ворвалась к нему в квартиру и спящего его зарезала. Повезло ему, что удрал к своим прокаженным.

Я поперхнулся вином и, достав платок, отер рот.

– Извини. – Я давился смехом. – Не подумай, что я глумлюсь, но ты так это сказала…

– Все нормально. – Алиса рассмеялась, и я видел, что ей полегчало. – Если вдуматься, это и вправду смешно. Ладно бы он бросил меня ради Джейн Фонды, это как-то можно понять. Но ради прокаженных? Я даже не знала, что они еще существуют. И вообще узнала о них только потому, что Макс заставлял бессчетно смотреть его любимый фильм «Бен-Гур».

– Что ж, это потеря Фергуса, – сказал я.

– Только не надо меня утешать! – Алиса уже не смеялась. – Все так говорят и все неправы. Это не его потеря. Моя. Я его любила. – Она помолчала и ожесточенно повторила: – Любила. И, несмотря ни на что, тоскую по нему. Просто жалею, что он не был честен со мной, вот и всё. Если б он сказал заранее, что не готов жениться на мне, мы бы сели и всё обсудили, и если б он все равно остался при своем мнении, это было бы трудное, но совместное решение. Мне бы не пришлось проходить через жуткое унижение. А он что? Просто позвонил и сообщил о своей нелепой «боязни», когда я уже была в подвенечном платье. Кем надо быть, чтобы так поступать? И кто я такая, если даже сейчас, появись он, готова броситься в его объятья?

– Я тебе сочувствую, Алиса, – сказал я. – Никто не заслуживает такой жестокости.

– К счастью, меня утешила твоя мать. – Она отерла глаза, набрякшие слезами. – То есть твоя приемная мать. Я с головой ушла в работу. В ее творчество. С тех пор живу и дышу Мод Эвери, ее книги – великое утешение. Она прекрасный писатель.

– Это правда, – сказал я. (К тому времени я уже прочел почти все ее романы.)

– Она как будто досконально знает, что такое одиночество и как оно разрушает человека, заставляя его делать заведомо неверный выбор. В каждом следующем романе она все глубже исследует эту тему. Невероятно. Ты читал ее биографию, которую написал Маллесон?

– Просмотрел. От корки до корки не читал. В его подаче она выглядит совсем другой Мод, не той, какую знал я. И у меня такое впечатление, словно одна из этих Мод, моя или книжная, не реальный человек, а вымышленный персонаж. А может, и обе.

– Тебя там упоминают, ты знаешь?

– Да, знаю.

Мы помолчали.

– До сих пор не могу привыкнуть, что живу в ее бывшем доме, – сказала Алиса. – И выходит, в твоем. Макс сделал подлость, умыкнув этот дом, пока твой отец сидел в тюрьме. Да еще за бесценок.

Я пожал плечами:

– Чарльз сам виноват. Не соблазни он твою мать, Макс не стал бы мстить.

– В этой истории мать любит изображать из себя безвинную жертву. Но она виновата в равной степени. Никакую женщину соблазнить нельзя. Это всегда обоюдное решение соблазнителя и соблазненной. Самое смешное, что по-настоящему пострадал только один человек, который никому не сделал ничего дурного.

– Мод.

– Именно. Мод. Она лишилась своего дома. Своего кабинета. Своего святилища. Места, где тебе спокойно, где можно творить. Пока его не отняли, не понимаешь, как оно важно. Для женщины особенно. Неудивительно, что вскоре она умерла.

– Ее сгубило курение, – сказал я, уже слегка расстроенный направлением, какое принял наш разговор. Алиса горевала по моей приемной матери искренне, и я устыдился, что за двадцать лет, прошедших со смерти Мод, ни разу не изведал столь сильной печали. – Она же умерла не от разбитого сердца или чего-то такого.