роль глашатая. Как только запылили между кибитками, канонир во всю мочь закричал по-туркменски:

— Люди славного Казанджика! Почтенные аксакалы, джигиты и все остальные, в ком живет дух Кер-Оглы, выходите на мейдан! К вам приехал знаменитый Кертык-бахши, чтобы усладить вас своей чарующей музыкой и песней!

Вряд ли кто в ту пору знал о Кертыке-бахши. Но призыв глашатая был столь внушительным и многообещающим, что из кибиток, словно муравьи из муравейника, высыпали аульчане. Дети, джигиты, старцы — все потянулись к месту, где остановились приезжие. Вот уже донеслось отовсюду:

— Русские приехали!

— Люди ак-падишаха у нас!

— Паровоз скоро приедет!

Студитский первым слез с коня и поднялся на тахту, под которой бежала вода источника. За ним последовали остальные.

— Послушайте, люди Казанджика, что скажу! — громко объявил капитан. — Мы приехали к вам самыми добрыми друзьями. Мы хорошо знаем вашего хана Софи и могли бы обратиться к нему, но он — в Петербурге. Поэтому обращаемся к вам! Но прежде необходимо, чтобы все люди Казанджика собрались сюда. Пусть пока поет бахши, а вы послушайте!

Кертык тотчас вышел на середину тахты с дутаром и сел, сложив ноги калачиком. Некоторое время он настраивал дутар, затем ударил по струнам и запел:

Трус именует себя храбрецом.

Честь была раньше, теперь — обман!

Глупый стал умным, а умный — глупцом:

В глазах у меня туман, туман!

Ханы-сердары где теперь?

Где Сулейманы-цари теперь?

Все ушли, не найдешь их теперь!

В глазах у меня туман, туман!

— Ва, алла, молодец парень! — восхищенно проговорил кто-то в толпе, едва Кертык окончил песню.

— Где же он раньше был, почему его не знали!

— Ай, он же совсем молодой еще!

Студитский и Лессар сидели в тесном окружении туркмен. Капитан приглядывался к аульчанам, и ему было приятно, что дутар пришелся им по сердцу. Но капитану не очень-то понравились слова песни, и он сказал Кертыку:

— Нельзя ли что-нибудь повеселее? А то взялся жалеть сердаров да ханов! Чего их жалеть? Они сейчас за одним столом с ак-падишахом сидят!

— Ай, начальник, зачем так говоришь? — воспротивился старик аксакал. — Бахши хорошую песню спел. Когда бахши поет о Кер-Оглы — народу одно утешенье!

— Эй, потише там, не мешайте парню! — донеслось из толпы.

— Дорогой бахши, спой еще!

— Спой про пери Агаюнус!

— Ай, пропади мое богатство! — воскликнул чернобородый здоровяк, пробиваясь к тахте. — Вот, на тебе, бахши, за то, что разбудил сон моего сердца! — Он положил к ногам Кертыка пиалу с серебряными монетами.

— Что вы, люди! — запротестовал Кертык. — Я разве за деньги сел петь?

— Эй, парень, не стыдись! — послышалось вновь из толпы. — Если не ошибаюсь, деньги тебе сейчас в самый раз. На тебе даже халата хорошего нет, а о тельпеке и говорить нечего!

Кертык невольно взялся за тельпек и основательно растрогал аульчан. К ногам бахши посыпались монеты.

— Ну, это уже ни к чему, — проговорил Студитский. — Получается, что мы не в состоянии позаботиться о своем бахши. Это непорядок. Давай-ка, Кертык, заканчивай представление, да поговорим о деле!

— О каком таком деле?! — возмутился аксакал.

— Пусть поет еще!

— Вах, люди, бедный бахши в одежде и пище нуждается: нельзя же ему не помочь!

— Пой, бахши, о пери Агаюнус!

Студитский, видя натиск толпы, засмеялся:

— Ладно, друзья, пусть поет, а мы сходим посмотрим на ваш кяриз.

— Я, пожалуй, останусь с Кертыком, — сказал канонир.

— Ладно, сиди, мы скоро вернемся.

Уходя с площади, Студитский услышал бодрый, шаловливый мотив и не менее шаловливые слова:

Шесть красавиц встретил я в пути.

Ноги встали — не могу идти.

Шесть красавиц путь мне преградили!

Но какая лучше из шести?

— Кертык не пропадет со своими песнями, — сказал Лессар. — Теперь до ночи не отпустят, пока все дастаны не переслушают.

— Все это, конечно, хорошо, — сказал Студитский. — Но выглядят такие представления слишком жалко. Словно нищему подают, а он ведь — певец, насколько я понимаю!

Лессар, уже изучивший казанджикские места, привел доктора и мичмана к кяризу. Воды из него вытекало достаточно, но грунт тут был каменистый. Если вести воду от кяриза к станции, придется долбить камни. Но много ли сделаешь киркой да лопатой? Опять же взрывчатка нужна!

Начался спор: один — о водонапорной башне, другой — о сардобе. Проговорили до самых сумерек. Когда солнце зашло за горы, Студитский спохватился:

— Друзья, аульчане, наверное, давно разошлись. Поехали поскорее!

Пустив коней вскачь, они быстро приблизились к площади.

— Ну и ну, — сказал Лессар. — Все еще поет. Ай да Кертык!

— Да это не он, — сказал Студитский. — Это уже другой. На Кертыке была черная драная папаха, а этот в белом тельпеке.

— И халат другой, — согласился мичман.

— Да по голосу можно отличить! — сказал Лессар. — У этого хриплый голос, а у Кертыка — звонкий, как флейта.

— Надо отыскать своего бахши, — сказал капитан, слез с коня и подошел к толпе. — Кто этот певец? — спросил у джигита.

— Как — кто? — удивился джигит. — Ваш это…

— Нет, не наш. Наш в черном тельпеке был. Не скажете, куда ушел?

— Никуда не ушел! — засмеялся удивленно джигит. — На него люди новый тельпек надели и халат — новый.

— Да что ты говоришь?! — засмеялся Студитский. — Вот так представление! Прекрасный у вас народ! Каков дух товарищества! Вы только поглядите на него! Кертык, оказывается, все еще поет!

— Хрипит уже, — пошутил Лессар.

— Да, друзья, пора и нам перейти к делу, — сказал капитан и поднялся на тахту.

Он подождал немного, пока Кертык закончит песню, затем заговорил громко:

— Уважаемые аульчане, у нас на Руси говорят: "Делу — день, потехе — час". Разрешите мне сказать несколько слов об очень важном деле?!

— Говори, начальник!

— Пусть твои слова будут тоже хорошей песней!

Студитский поднял руку, требуя тишины.

— Беда на железной дороге, — сказал капитан. — Лошади передохли. Рельсы и шпалы возить не на чем. Приехали к вам за помощью. Нужны верблюды! Много надо верблюдов!

Сразу воцарилось молчание. Затем кто-то несмело сказал:

— Скобелев всех верблюдов искалечил. После Геок-Тепе они опомниться не могут.

Толпа разразилась смехом.

— Начальник, поверь! — крикнул какой-то старик. — Инеры перестали смотреть на верблюдиц, а верблюдицы не смотрят на инеров. Верблюжат в этом году совсем нет!

Толпа вновь засмеялась. И как только люди успокоились, вновь донесся голос:

— Люди ак-падишаха пришли свою дорогу делать, по почему же из России мало лошадей привезли?

— Уважаемый, — отозвался Студитский, — я с вами не согласен. Дорога нужна прежде всего туркменам. Вы — хозяева