— Готово, — сказал я, окончательно убрав горелку от детали. — Надо чуть подождать и можно лететь.

Промучившись еще с полчаса с факелами, так как расходовать драгоценный ацетилен на прогрев мотора железнодорожники категорически отказались, наконец завелись и взлетели. Сделали прощальный круг над поселком и, покачав крыльями, взяли курс на северо-восток. Выбранное направление объяснялось просто — у нас из всех навигационных приборов был только карманный компас Пионтковского, который в кармане весь полет благополучно и пролежал, что меня в очередной раз возмутило. А из карт — не нашлось даже пачки «Беломора». Оставалось только надеяться на схемку, начерченную ремонтниками прямо на снегу. Выходило, что северо-восточным курсом мы как раз выйдем на дорогу Москва — Ленинград, других путей там быть не должно. Главное — не проморгать, а то, учитывая заявленную Яковлевым дальность полета, можно и к белым мишкам улететь.

Весь последующий перелет никто из пассажиров уже не спал, даже после выхода на железку. Поводов для беспокойства — хоть отбавляй, тут тебе и самолет, готовый развалиться в любой момент, и навигация, а самое главное — начинало темнеть. К Ленинграду, искрившемуся россыпями огней и ярко-красными маячками заводских труб и водокачек, подлетали уже в глубоких сумерках.

— Ну и как садиться будем?

— Не переживай, товарищ Любимов! Я здесь в пятнадцатом году в школе мотористов учился, город знаю! — попытался успокоить меня летчик.

— А летал здесь?

— Не, здесь не летал, но это неважно, сядем!

И сели! Юлиан Иванович, покружив над неосвещенными пригородами, так и не определился, где посадочная полоса Комендантского аэродрома. Посему, проявив изрядный авантюризм и еще раз заставив нас всех поволноваться, приводнился. Ведь лед — это замерзшая вода? Вот мы на лед и сели, на невский, благо набережные и мосты сияли электрическим светом, а Нева гарантировала ровную поверхность. Перемахнув Троицкий мост, или, как он теперь назывался, мост Равенства, АИР-5 мягко коснулся лыжами снежного наста и Пионтковский, с шиком, прокатил нас под Литейным до Арсенальной набережной.

— Все, доставил в лучшем виде, а вы боялись! — наш всегда сдержанный и немногословный пилот был откровенно доволен собой и от души улыбался. Я, глядя на собирающуюся толпу, его радужного настроения отнюдь не разделял. По всем моим представлениям, нас сейчас должны были просто-напросто арестовать за хулиганство. Положение спас Яковлев, забравшийся на центроплан и толкнувший оттуда очередную пламенную речь о достижениях советской авиапромышленности, сорвав бурные аплодисменты. Немногочисленные стражи порядка, с самого начала не готовые к посадке самолета, растерялись окончательно. Мы тоже оказались в тупике. Дальше-то что делать?

— Товарищ милиционер! — обратился я к ближайшему служивому в синей шинели, глядя на обступивший нас народ. — Вы бы самолет под охрану взяли, растащат ведь на сувениры!

Милиция, получив логичную и привычную заботу, сосредоточилась на ней полностью, заодно привлекая внимание гудящей любопытной толпы. Я, уж было под шумок, собрался подхватить Акимова и скрыться, но первые ряды раздвинулись и к нам вышли несколько человек, а среди людей вполголоса разнеслось: «Киров, Киров идет!»

— Здравствуйте, товарищи!

Мы в ответ вразнобой тоже поздоровались.

— Приветствую вас от имени всех ленинградцев на нашей земле! Вижу, крепко встала на крыло наша советская страна. Этак скоро на дачу самолетами летать будем. Как он мастерски сел! Молодец! И вы, товарищи, тоже молодцы, что такой замечательный аэроплан построили. Что молчите? Устали с дороги?

— Есть немного, товарищ Киров.

— Ну так давайте я вас подвезу. Вы где остановиться надумали?

— В «Англетере», товарищ Киров, — Акимов, которому я поручил, как самому опытному в этом вопросе из нас двоих, заняться этим делом, был явно смущен.

— Красиво жить не запретишь! — улыбнулся во все тридцать два зуба Сергей Миронович. — Поехали!

— Да мы сами как-нибудь, пешком доберемся, — Женя попытался разыгрывать скромность.

— Поехали, говорю, заодно и про перелет расскажете по дороге, — Киров стоял на своем и отказываться дальше было неудобно. Разобравшись, кто есть кто, и усадив нас с Яковлевым в свой автомобиль, а Пионтковского с Акимовым — в машины охраны, Сергей Миронович распорядился трогаться — и наш кортеж из трех «фордов», осторожно вырулив из толпы, двинулся по вечернему Ленинграду.

— Вы где пропадали? — обернулся к нам с переднего сиденья вождь ленинградского пролетариата. — Мне сообщили, что перелет не более четырех часов займет. Восемь уже прошло, как вы из Москвы вылетели! Да вы хоть представляете, что сейчас вас по всему маршруту ищут? Я сам в Пулково три часа проторчал, вас ожидая! Серго с Лаврентием настоятельно просили встретить товарища Любимова и лично с ним побеседовать, а товарищ Любимов где-то залетался!

— Извините, товарищ Киров, не был предупрежден о таком интересе к моей скромной личности. Поверьте, если б мне только сказали, я бы сам крыльями махал как тот орел и прилетел бы в срок, даже без самолета!

— А вы, товарищ Любимов, критику в штыки не принимайте, а учитывайте, — строго ответил Киров, а потом, обезоруживающе улыбаясь, примирительно добавил: — Переволновались все, поймите. Рассказывайте, что произошло.

Эту честь я безоговорочно уступил Яковлеву, дополнив рассказ только в части пешего похода на станцию. Просто, если бы я начал говорить о полете, то вышло бы, что я ругаю авиаторов. Они, конечно, заслужили, но уже и сами от своих ошибок натерпелись и выводы, уверен, сделали.

— Значит, подмоторная рама лопнула? — подвел итог Киров. — Да, если с количеством потихоньку разбираемся, то качество на обе ноги хромает.

— Да если б нам на наш самолет хорошую сталь дали, моторама не лопнула бы! Вон, даже у автомобилистов хромансиль есть, а мы про него и не слышали! Что вы хотите, если самолет по вечерам на средства ОСОАВИАХИМА строился?

— Как вы сказали? Хромансиль? Что это?

Я сморщился, будто съел лимон целиком. Робкая надежда, что моя оговорка забудется, пропала начисто, и легенда моя текла. Оставалось только безбожно врать и дальше. Верят ли, не верят ли — все равно, пока работать дают. А расколоться — сразу в психушку упекут.

— Сталь это легированная. Хром, марганец и кремний по одному проценту. И нет ее у нас вовсе на ЗИЛе. Мне о ней случайный человек рассказал, говорил — авиационный сплав, вот я и подумал. Может, тот человек сумасшедший был, откуда я знаю?

Киров, достал блокнот и быстро черканул там пару строк.

— Приехали, — за окном высилась заснеженная громада Исаакиевского собора. Сергей Миронович снова к нам повернулся и продолжил: — Значит так, устраивайтесь, переночуете, оба к десяти утра ко мне в Смольный. Машину я пришлю. Счастливо.

Наша дружная компания вывалила из машин и, помахав вслед руками, проводила кортеж взглядом. Я, оглядываясь вокруг, отметил лишь незаасфальтированную площадь перед собором, остальное все было вполне привычно. В другое время я бы с удовольствием прогулялся и посмотрел город, но день отнял у меня и душевные и физические силы, поэтому, спустя пятнадцать минут, я уже шлепал мокрыми валенками по роскошным коридорам, пугая своей и без того изуродованной, а теперь еще и украшенной многочисленными ссадинами физиономией попадавшихся навстречу постояльцев. Едва дотащившись до номера, скинул тулуп и рюкзак, разулся и упал на нерасстеленную кровать. Утро вечера мудренее.