Он торжествовал: на этот раз «форели» ускользнуть не удалось.

Откуда он взял какую-то подругу в мужской парикмахерской? Почему бы Наташе самой там не работать? Ну не обязательно в мужской парикмахерской, но – вообще, в одной из контор. Да, она сказала: «У меня тут дела». Но – вот оно! – сперва она сказала: «Я тут…» – и замолчала. А после, поправившись, сказала про «дела». «Я тут» – это же скорее всего значит, что она тут работает! А это меняет дело! Да еще как меняет! Надо вычислить все конторы, которые заканчивают работу… он посмотрел на часы и не понял, что на них нарисовано. Кажется, часы показывали что-то несусветное. Впрочем, не имеет значения. Искать нужно место работы, а место потенциального визита – вторично. Может быть, даже тут у кого-нибудь есть какие-нибудь списки вообще всех, работающих в здании – ну у службы внутренней безопасности, они же охранники. Надо спросить, выделить всех Наташ… а вдруг у нее и фамилия осталась… Спросить. Причем прямо сейчас.

Должно быть, он произнес последнюю фразу вслух, потому что рядом неожиданно раздалось:

– Даже и не думайте, – это заявила женщина, обогнувшая Михаила, так и стоявшего столбом посреди ступенек, ведущих в «царство рождений, смертей и браков». – Вот еще моду взяли, чуть что, сразу разводиться. Вам сейчас кажется, что ваша семейная лодка разбилась окончательно. Но поверьте, это вам только кажется, все еще можно починить, нужно только приложить совсем немного усилий. Поверьте, – женщина улыбнулась, – я знаю, что говорю, я тут, – она махнула рукой назад, на дверь ЗАГСа, – полжизни отработала. Завтра или через неделю сама мысль о разводе вам сущей глупостью покажется. Не торопитесь. Тем более что и рабочий день уже, в общем, закончился.

Она еще раз улыбнулась, помахала Михаилу рукой и сбежала по ступенькам навстречу вылезшему из синего «Шевроле» плечистому, чуть седоватому мужчине.

Рабочий день уже почти закончился…

Не только в офисах люди работают! Точнее, офисы-то разные бывают! Он же сам вот почти только что удивлялся: почему в ЗАГСах работают сплошь женщины?

Это была еще более гениальная мысль, чем та, про какую-то там мужскую парикмахерскую.

Михаил еще раз взглянул на серый офисный «Титаник», оглянулся на ЗАГС, из которого вышел… десять минут назад? А кажется – десять лет. Он развернулся на затоптанной ступеньке и решительно потянул на себя тяжелую стеклянную дверь.

Если любишь – отпусти, если оно твое, то обязательно вернется, если нет – то никогда твоим и не было.

Гарсия Маркес

Белый нефрит знаменует чистоту помыслов, справедливость и мудрость, оберегает от дурного глаза, дарует долголетие и семейное благополучие.

«Книга камней»

Домофон пропиликал два раза и умолк. Балька поморщился – вот еще не хватало, чтобы кто-нибудь заявился! Не хочет он никого видеть! А хочет лежать, уткнувшись носом в шершавую диванную спинку. «Неделю! Не меньше!» – вспомнилась наставительно-ехидная реплика мультипликационного Кролика.

Если высунуть нос из диванной спинки и повернуть голову, взгляд упрется в окно. За окном – небо. Еще светлое. А в комнате уже висит сумеречный полумрак. Кажется, так только зимой бывает: снаружи еще день, а в комнате уже вечер. Наверное, в этой комнате теперь всегда будет вечер. И зыбкий бесцветный полумрак будет поедать вещи и краски, размазывать их, размывать, как бесформенный, бестелесный, но оттого особенно жуткий дракон. Снаружи может быть яркий синий полдень, может, даже капель забренчит, забормочет, или даже упрямые, беспощадно зеленые травинки вылезут из согретого пригорка, и веселые дети будут радостно вопить, швыряя друг другу ослепительно-разноцветный мяч. А тут, внутри, будет все бесцветно-серое, блеклое, почти невидимое. Потому что зима. И всегда теперь будет зима. Серый сумрак и холод.

Он хотел подтянуть плед, чтобы поплотнее закутаться, но не успел – в уши грянул дверной звонок.

Не буду открывать.

Ну их всех. Пусть хоть до послезавтра названивают.

Но звонок молчал. Вместо него раздался стук – тихий-тихий, едва слышный. Как будто тот, кто стучал, был не совсем уверен – а надо ли…

Подняв себя с дивана, Балька поплелся в прихожую, не спрашивая, кто там, отщелкнул замок, потянул на себя дверь – не глядя…

– Можно?

Балька наконец поднял глаза… и не поверил им.

– Можно? – робко повторила Даша. – Я домофон нажала, а там как раз мальчишка какой-то выбежал, и я зашла…

Балька, как завороженный, глядел на ее ладошку, которую пересекал соскользнувший из-под пуховика браслет. Заметив взгляд, Даша робко, неуверенно улыбнулась:

– Я его сдать хотела… а говорят, что ювелирные изделия…

– …возврату не подлежат, – закончили они хором. Даша – тихо, почти шепотом, Балька – непривычно высоким от волнения, почти звенящим голосом.

Дашина улыбка, казалось, осветила захламленную прихожую.

– И я подумала… наверное, я просто чего-то не знаю, не понимаю… нельзя так… сгоряча, с маху… вспомнила, как ты про счастье говорил. Ну, что оно – в единственном числе. И, значит, оно тоже…

– …возврату и обмену не подлежит! – завопил Балька опять в один голос с ней. – И дело не в браслете! Это же судьба! Она тоже – в единственном числе! И – ты… Это же ты – драгоценность! Вряд ли можно тебя вернуть, и уж совершенно точно – ты не подлежишь обмену! Ясно? Круче всех драгоценностей Британской короны, вместе взятых! И беречь я тебя буду, чтоб никто не посягнул – у как! Из рук не выпущу! Никогда, ясно?

Он подхватил Дашу в охапку – прямо с сумкой и пуховиком – закружил по комнате, зацепился за что-то и с хохотом рухнул на диван, все так же крепко прижимая к себе свою «драгоценность».

* * *

Белый потолок.

Господи, ужас какой! Неужели… инсульт? Как у матери Вадика, рыжей Ритки? Второй год уже пластом лежит… Господи!

Аркадия Васильевна прикусила губу. Больно. Но раз прикусила – значит, не совсем паралич? Подвигала челюстью – вроде в обе стороны ходит. Пошевелила пальцами: правая рука, левая рука, правая нога, левая… Ура!

– Вот и хорошо, вот и славно. – Голос, нежный, негромкий, раздавался сверху и немного сзади.

– А что со мной? – Аркадии показалось, что язык у нее обложен наждачной бумагой, не повернешь.

В поле зрения появился белый халат, над которым сияло приветливое девичье лицо. Медсестричка, должно быть. Или санитарка.

– Давление резко упало, ну и тахикардия тоже, – все так же негромко и ласково сообщила «медсестричка или санитарка». – Поволновались, наверное? Ну ничего, кардиограмма у вас отличная, прямо не по возрасту. А такой резкий спазм и у молодых бывает, поддержим ваше сердечко, ничего страшного, все хорошо. Так… Посмотрим… Ну давление еще низковатое, надо бы тонизировать…