Они не волки, но и не барбосы. Скорее дикие собаки Динго. Одичавшие овчарки».

Что ж, именно эта дикая собака Динго ей и нужна. Именно она — кусачая, как капкан, — и есть ее половинка. Ладно, видели мы капканы и пострашнее. Плавали, знаем. Теперь ее уже ничем не напугаешь, ничем не оттолкнешь. Жизнь и так сыграла с ней слишком злую шутку, расставляя ей ложные флажки по пути следования. В первый раз она встретила Германа в девятнадцать. Тогда она только слегка пригубила предназначенную ей чашу с нектаром, а теперь, когда ей тридцать пять, для нее осталось всего несколько глотков на самом дне, и то с осадком. Весь прекрасный сок жизни, предназначенный для Анны, был безалаберно расплескан хозяином в дороге или воровски выпит другими. Что ж, она не будет обиженно отказываться от опивок. Она соберет все со дна, все до последних горьких капель. Возможно, только тогда это наваждение отступит. Что-то ведь приворожило ее к Герману. Банально думать, что это был только «член семьи». Нет, главной притягательной силой оставался все-таки голос. Хотя его завораживающий баритон оказался богаче и глубже хозяина, но своим наличием, присутствием в его жизни голос указывал, что и человек, в котором он поселился, тоже уникален, раз именно его выбрали обладателем такого дара. Голос подталкивал наверх своего носителя, обещая выход вместе с ним за обычные горизонты бытия. Соприкосновение с могучим, пусть и невостребованным, талантом гипнотизировало Анну и давало ей надежду проникновения в иные, недоступные ей миры. И хотя с музыкой давно было покончено, голос Германа все эти годы тихо звучал у нее в ушах, заглушая многие фанфарные, но бытовые звуки. Именно этот голос, а вовсе никакая не секретарша в небесной канцелярии, нашептал ей строчки ее белых стихов. Его отзвуки она слышала всюду: и в счастливом смехе Васечки, и в треньканье трамваев в хрустальном январском воздухе, и в бормотании ветра в пасмурную летнюю ночь. Это был голос самой жизни.

Она любит — это сейчас главное. Когда человек входит в пору зрелости, огромную ценность приобретает не чувственное наслаждение, а само ощущение желания этого наслаждения. Именно само наличие желания, а не удовлетворение его, делает тебя живым. Всем трудно расставаться с мечтами юности и горько видеть, что молодость уходит. В молодости так много проблем, что ее не замечаешь, а в зрелости — не важно, преуспел ты или нет — каждый отсвет юности становится для тебя на вес золота.

Анна поднялась с матраса, пошла в ванную и, намочив полотенце, стала нежно обтирать свою бессознательную половинку. Она очень любила его тело, ей нравились все его изгибы, родинки, шрамы. Оно было совершенно родным. Фактически он подарил ей второе тело, мужское, позволил проникнуть в него, понять, как оно создано, чем дышит. «Мой Вася будет подрастать, и я смогу наблюдать все этапы взросления этого другого тела, — вдруг подумалось Анне. — А все-таки трудно быть мужчиной. Все от тебя чего-то ждут. Силы, достатка. Женщины ждут заботы и покровительства. Мужчины взаимовыручки, успешности и бесшабашности. И не просто ждут, а постоянно подсознательно требуют. От рождения до гробовой доски к мужчине предъявляется уйма претензий. А если он не в состоянии быть супером? Если это вообще не его природа? Над ним смеются. Его презирают. Жизнь мужчины полна всяческих комплексов неполноценности. От женщины никто ничего не требует. Чтобы жизнь ее была оправдана, достаточно иметь ребенка, или мужа, или, на худой конец, хотя бы больную маму. А уж какая ты мать, жена, дочь — никого толком не колышет. Спряталась за ширму, и слава Богу!»

Вот он лежит перед ней, потерянный гений, бесполезный талант, как нераскрывшийся, но уже сорванный бутон. А сама она так уж хороша? Двадцать лет было отдано совершенно не нужной ей музыке. Еще десять ушло на борьбу за деньги, процветание и комфорт, но бизнес тоже не стал ее призванием. Какое еще геройство в ее активе? Она убила ребенка от любимого мужчины и родила от нелюбимого! Молодец! Причем увела этого нелюбимого от жены с ребенком, разрушила семью! Расстреляла двух неизвестных человек! Шантажировала своего бывшего любовника и партнера по бизнесу, чтобы отнять свои деньги у нелюбимого мужа! Исправление одних ошибок только приводило тс совершению других. А ведь она умна, красива, богата. У нее есть все, чтобы ее жизнь была полнокровной и потрясающей. Где та реперная точка, проскочив которую она двинулась не в ту степь? Ей не хватает идеи. Не хватает большой сильной идеи, для чего жить. Без дальних перспектив ее могучая натура задыхалась, все становилось ненужным, пустым.

«Нужна цель. Мощная, соответствующая моему норову. Но где ее взять? Мы все, вся страна, как слепые, бредем по зыбкому болоту, и у нас нет посоха, чтобы опереться на сухие кочки, нет путеводной звезды, чтобы освещала нам путь и говорила об утре, которое обязательно наступит. Мы все, бедные и богатые, просто потерявшиеся дети с сумятицей в голове и с тоской в сердце, усталые путники в ночи. Как я могу помочь Герману, тем более осуждать его, если сама не знаю, зачем живу. Без веры хоть во что-нибудь и ясного ощущения смысла собственного существования нельзя бросаться спасать другого, так как ты сам близок к погибели. Я только могу быть ему другом и радоваться каждой проведенной вместе минуте».

Она сидела на постели и с ненужной тщательностью обтирала каждый палец у него на руках. Было уже около часа ночи. Она позвонила домой. Мама сонным голосом пробурчала что-то невразумительное, но мирное. Она так уверилась в лидерстве дочери, что полностью сдалась на волю победителя.

«Пусть у меня нет цели, нет идеи, нет веры и нет надежды, но у меня есть любовь и есть долг перед двумя человеческими существами, одно из которых произвело меня, а другое произвела я». Анна впервые с благодарностью подумала о своих близких. Хорошо, что жизнь заякорила ее. Она вернулась в комнату, не раздеваясь, прикорнула рядом с тихо постанывающим Германом и сладко заснула. «Хуже уже быть не может, ведь хуже некуда. Мой возлюбленный наркоман и алкоголик, стоящий одной ногой в сумасшедшем доме», — удовлетворенно заключила она и опустила на свой воспаленный мозг, как на клетку с говорливым попугаем, платок сновидений.

Но утром оказалось, что она не права. Может быть еще хуже.

Герман очнулся, оглядел комнату. Анна сладко потянулась, поцеловала его и, привстав, подала ему минералку.

— Тебе надо больше пить, — сказала она и поперхнулась двусмысленности фразы.

Он тоже усмехнулся, еще раз внимательно обвел комнату глазами, легко, но настойчиво высвободился из ее объятий, отстранил бутылку минералки, поднялся и долго ковырялся в шкафу. Потом, выбрав какую-то одежду, пошел в ванную. Через полчаса он появился с красными глазами, но гладко выбритый и щегольски одетый. Анна хотела так много ему сказать, мысли толкались у нее в голове. Но Герман начал первым. Спокойным, будничным голосом он сказал:

— Спасибо, что ты мне помогла. Извини меня, если можешь. Но сейчас я не хочу ни о чем говорить. Я прошу тебя уйти. Не беспокойся. Такого больше не повторится. Я позвоню тебе.

— Когда? — в полной растерянности тупо спросила Анна.

— Когда смогу.

— Но почему это случилось? Это как-то связано со мной?